Фандом: Katekyo Hitman Reborn!
Пейринг: D18
Рейтинг: R
Жанр: немножко ангст, немножко сюр
Дисклаймер: не извлекаю
Саммари: Тяжелые взаимоотношения Дино с религией и с Кёей.
Предупреждения: dark!Dino, ересь, цитаты из Библии.
Вдохновлено заявкой с кинка: "TYL!Хибари / TYL!Дино. Католическая церковь и как можно больше католической эстетики; Дино католик. Четки. Желательно NC." Заявка слита, разумеется)
читать дальшеПод сводами кафедрали гулко и холодно. Ряды скамеек – Дино считает раз, считает два - ровный, толстый слой пыли остается на пальцах, - считает три, четыре – шаги отзываются эхом - пять, шесть. Семь – хорошее число.
Поток света из верхних окон косо прорезает воздух и просачивается в арки левого нефа. Витражи обманчиво вспыхивают неоном. Золотиться копье Георгия Победоносца, и даже Страшный суд похож теперь на ярмарочный балаган.
Дино проходит глубже, в тень; у него над головой - фонари разноцветных окон, хрупкие ребра арочных сводов, тонкий налет плесени на сырых плитах. Дино смотрит наверх, туда где еще бушует день, вдыхает поглубже затхлый воздух не то фамильного склепа, не то старого платяного шкафа, потягивается всем телом и тут же одергивает себя, глупо вертит головой – ни заметил ли кто. Пыльные святые смотрят из боковых приделов, но лица их совсем ничего не выражают, а больше здесь никого нет. Темнота вокруг, ленивое разрушение – все это так чуждо, так не похоже на храмы его детства.
Кавалонне проходит между рядами скамей, с одной пытается отереть пыль, но только измазывается сам, прачки в его поместье снова будут ругаться.
В первый раз его привели в храм совсем ребенком. Они шли пешком – благородные донны и их дети - в потоке разноцветных юбок, батиста, муара, сатиновых зонтиков от солнца, и криков, и шепота, и под ногами прыгали жемчужинки из чьего-то рассыпанного ожерелья, и играл орган и его звуки были слышны даже на площади перед собором.
Дино закрывает глаза и под веками что-то движется, яркие пятна, от них кружится голова и воспоминания немного сдвигаются и смешиваются.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек, - пробует Дино совсем тихо, но слова звучат как-то неправильно.
На празднике Пресвятой Девы Марии Дино сидит на такой же скамье и воздух вокруг наполнен цветами и гомоном. Его тетки, няньки, кузены и кузины обступают его живой теплой стеной и над всем этим светятся звезды, которыми щедро разрисован купол, полуголые младенцы-ангелы подносят святым рога изобилия и мягко светится в полуденном полумраке позолоченное распятие. Белокурые сестрицы-близняшки машут ему из-под своих кружевных вуалеток.
Прошло совсем немного времени, кузин выдали замуж в этом же соборе и Бог из карамельного праздничного храма переместился в узкую семейную часовню из которой каждую весну прислуга гоняет гнездящихся там ласточек, а потом и вовсе покинул его, и теперь Дино ищет его здесь, в каждой чужой стране, под ярко-голубым жарким небом, на краю мира, между убийствами и убийствами с особой жестокостью, между веселым главой мафиозной семьи и особенно веселым главой мафиозной семьи, настолько обезоруживающе беззаботным, что среди его людей ходят шутки об амфетаминах.
Ищет его повсюду.
Дино вяло листает оставленный на скамье Псалтирь.
Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе!
Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня;
Сто первый псалом. Дино знает его наизусть. Это как выучить стишок. Или мантру.
Ибо исчезли, как дым, дни мои,- шепчет Дино в темноте детской,
И кости мои обожжены, как головня,- шепчет он, упав с лошади и разбив колено,
Сердце мое поражено, и иссохло, как трава,- шепчет он ощущая в руках нагретую, отполированную тяжесть 45 калибра,
Так что я забываю есть хлеб мой,- шепчет он, смывая с пальцев теплую, загустевающую кровь,
От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей,- шепчет он, глядя как день за днем лицо его матери все больше сливается с больничными простынями,
Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами,- шепчет он, впервые найди кого-то, кто не уступает в жестокости Творцу,
От гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознес меня и низверг меня,- шепчет он, впервые подчиняясь чьей-то воле, помимо Создателя. Чьим-то холодным жестким пальцам с привкусом крови и металла. Ледяным, бессердечным движениям.
- На Тебя, Господи, уповаю,- шелестит Дино, и ласточкины крылья шелестят над ним, шелестят осыпающиеся фрески, и накрахмаленные подъюбники прислуги, и строгая форменная рубашка, отброшенная на мокрую траву.
- Спаси меня, Господи,- говорит падре с церковной кафедры его детства и хор голосов возносит слова к вершинам храма.- Спаси меня, Господи, ибо я согрешил. Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен.
Дверь распахивается с пол-пинка и это звучит как маленькая прелюдия к большому взрыву. Кея всегда так звучит. Наверное кто-то когда-то научил его, что появляться нужно эффектно. Может это был сам Дино.
Кавалонне не оборачивается. Шаги стихают. Из витражных окон льет густой малиновый свет. За толстым переплетом бушует прованское лето, его горячее дыхание прокатывается по главному нефу и растворяется в пыли и холодном полумраке. Кея появляется все еще в отголосках этого вздоха, от него пахнет пепелищем.
- Тупая лошадь,- говорит Кея вместо приветствия.
Лучше всего Кея умеет разрушать. Даже не из злого умысла. Разрушать – это его призвание. Как карающая десница Божья. Дино вполне готов поверить, что это Кея выгнал Адама и Еву из райского сада, потому что они нарушили дисциплину.
Кея - его крест. Ему не спрятаться от него даже в Доме Божьем, ибо Бог всемогущ и он видит все, он найдет его везде: в храме, в спальне, в его собственной голове. Кея – буддист, он привносит с собой и его грехи из прошлых жизней.
Дино устал, но ему нельзя быть уставшим, иначе его собственные грехи догонят его и размозжат череп холодным сверкающим металлом.
Где-то под расписными звездами его детства смеются кузины с цветочными именами, колокола звонят к обедни и его няньки достают из сундуков лучшие наряды и его Бог, милосердный в своем всеведении, парит над этим всем – над кривыми улочками, над криком чаек, над лотком мороженного на главной площади. Над расписными доннами, над их мужьями – красивыми мужчинами в темных очках, - и над шустрыми детишками со звонкими голосами, пытающимися втихомолку залезть в городской фонтан, пока няньки и гувернантки дремлют в тени под соснами.
Его сегодняшний Бог до боли вцепляется ему в волосы и от него тянет паленым мясом, как будто он только что выжег пару городов пылающей серой, падающей с неба. В них не нашлось никого, кто вел бы себя достаточно дисциплинированно.
- Оставил меня разбираться в этом свинарнике, а сам тут плачешься Деве Марии?
Живой жаркий свет перемигивается ликами апостолов. Желтобрюхие воробьи клюют не успевшие осыпаться яблоки в церковном саду.
Они колесят по всей Европе, как кошки, пытающиеся полежать на всяком месте в новом доме.
Они встречаются в Храме Божьем, что плохого может случиться?
Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего; внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей!
- Я что-то не слышу, чего ты там бубнишь,- говорит Кея.
- Даже у Бога должен быть лимит на отпущение грехов, конь. Похоже, ты свой уже исчерпал,- говорит Кея.
В каждом новом городе Дино заходит в Кафедральный собор. Он есть всегда – большой, маленький, величественный, заброшенный, наводненный туристами, засыпанный жухлыми листьями, собирающий деньги на борьбу со СПИДом, заставленный ремонтными лесами, оглашенный воплями подружек невесты.
Неизменным остается только одно – Бога в нем нет.
Бог теперь путешествует вместе с Дино. Торжественно движется всегда чуть впереди, рябит в глазах черным. Вцепляется ему в переносицу темным раскосым взглядом. Ломает его кости, выворачивает его запястья. Переворачивает вверх дном его покои, его номер в отеле, салон его машины, его жизнь.
Его Бог – это больше не солнечное воскресное утро, не подтаившие конфетки в кармане праздничных брюк, не пурпурные настурции из папье-маше, не белоснежное голубиное перо, которое мама сказала не поднимать – мало ли чем там этот голубь болел. Его Бога наверняка уже заждались в одном из кругов ада, если бы только он мог умереть.
Они перемещаются словно тени. Отблески горящего стекла, раскаленный августовский асфальт, нагретая кожа плети, щелчок наручников, сотрясающий тишину средневековых соборов.
- Повернись,- говорит Кея, пока Дино так старательно взывает к Богу. Они с Хибари чудовищно похожи – ни один из них не слышит его мольбы.
Церковные скамейки такие неудобные.
- Одним грехом больше, одним меньше, - говорит Кея.- Твой Бог даже не заметит.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек,- стонет Дино. Что-то поднимается внутри, затопляет внутренности, само обращается в слова. Так правильно.
- Громче,- требует Кея, расстегивая его ремень.
- Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ради имени Твоего води меня и управляй мною.
Каждый раз под одними и теми же сводами, Дино пытается обрести Бога, но каждый раз получается, что это Бог обретает его. Караулит в арочных проходах галерей, прижимает к крошащимся мозаикам пола, возникает и растворяется по своей прихоти.
- Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя.
Пока Дино ищет Бога, Бог сам преследует его по пятам, подгоняя, не оставляя времени задуматься, не оставляя места для неверного шага, не оставляя сил усомниться в своей вере.
- Истощилась в печали жизнь моя и лета мои в стенаниях; изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли.
- Я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты - мой Бог,- кричит Дино посреди умирающего лета, посреди городской площади, посреди шума прибоя, посреди Вавилонского столпотворения, посреди Египетской пустыни, в самом сердце Вселенной, куда его привел только один человек и оставил. Всегда оставляет.
Шорох одежды. Шаги, почти бесшумные. Скрипит несмазанная дверь. Калейдоскопичный свет тает, будит цикад, притаившихся в кронах сосен на церковном кладбище.
Лежа на жестком отполированном дереве, упираясь лбом в покрасневшие запястья, Дино думает о том, что будет, если Бог устанет его любить.
Пейринг: D18
Рейтинг: R
Жанр: немножко ангст, немножко сюр
Дисклаймер: не извлекаю
Саммари: Тяжелые взаимоотношения Дино с религией и с Кёей.
Предупреждения: dark!Dino, ересь, цитаты из Библии.
Вдохновлено заявкой с кинка: "TYL!Хибари / TYL!Дино. Католическая церковь и как можно больше католической эстетики; Дино католик. Четки. Желательно NC." Заявка слита, разумеется)
Боже мой! Боже мой!
Для чего Ты оставил меня?
Я пролился, как вода;
все кости мои рассыпались;
сердце мое сделалось как воск,
растаяло посреди внутренности моей.
Псалтирь, псалом 21
Для чего Ты оставил меня?
Я пролился, как вода;
все кости мои рассыпались;
сердце мое сделалось как воск,
растаяло посреди внутренности моей.
Псалтирь, псалом 21
читать дальшеПод сводами кафедрали гулко и холодно. Ряды скамеек – Дино считает раз, считает два - ровный, толстый слой пыли остается на пальцах, - считает три, четыре – шаги отзываются эхом - пять, шесть. Семь – хорошее число.
Поток света из верхних окон косо прорезает воздух и просачивается в арки левого нефа. Витражи обманчиво вспыхивают неоном. Золотиться копье Георгия Победоносца, и даже Страшный суд похож теперь на ярмарочный балаган.
Дино проходит глубже, в тень; у него над головой - фонари разноцветных окон, хрупкие ребра арочных сводов, тонкий налет плесени на сырых плитах. Дино смотрит наверх, туда где еще бушует день, вдыхает поглубже затхлый воздух не то фамильного склепа, не то старого платяного шкафа, потягивается всем телом и тут же одергивает себя, глупо вертит головой – ни заметил ли кто. Пыльные святые смотрят из боковых приделов, но лица их совсем ничего не выражают, а больше здесь никого нет. Темнота вокруг, ленивое разрушение – все это так чуждо, так не похоже на храмы его детства.
Кавалонне проходит между рядами скамей, с одной пытается отереть пыль, но только измазывается сам, прачки в его поместье снова будут ругаться.
В первый раз его привели в храм совсем ребенком. Они шли пешком – благородные донны и их дети - в потоке разноцветных юбок, батиста, муара, сатиновых зонтиков от солнца, и криков, и шепота, и под ногами прыгали жемчужинки из чьего-то рассыпанного ожерелья, и играл орган и его звуки были слышны даже на площади перед собором.
Дино закрывает глаза и под веками что-то движется, яркие пятна, от них кружится голова и воспоминания немного сдвигаются и смешиваются.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек, - пробует Дино совсем тихо, но слова звучат как-то неправильно.
На празднике Пресвятой Девы Марии Дино сидит на такой же скамье и воздух вокруг наполнен цветами и гомоном. Его тетки, няньки, кузены и кузины обступают его живой теплой стеной и над всем этим светятся звезды, которыми щедро разрисован купол, полуголые младенцы-ангелы подносят святым рога изобилия и мягко светится в полуденном полумраке позолоченное распятие. Белокурые сестрицы-близняшки машут ему из-под своих кружевных вуалеток.
Прошло совсем немного времени, кузин выдали замуж в этом же соборе и Бог из карамельного праздничного храма переместился в узкую семейную часовню из которой каждую весну прислуга гоняет гнездящихся там ласточек, а потом и вовсе покинул его, и теперь Дино ищет его здесь, в каждой чужой стране, под ярко-голубым жарким небом, на краю мира, между убийствами и убийствами с особой жестокостью, между веселым главой мафиозной семьи и особенно веселым главой мафиозной семьи, настолько обезоруживающе беззаботным, что среди его людей ходят шутки об амфетаминах.
Ищет его повсюду.
Дино вяло листает оставленный на скамье Псалтирь.
Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе!
Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня;
Сто первый псалом. Дино знает его наизусть. Это как выучить стишок. Или мантру.
Ибо исчезли, как дым, дни мои,- шепчет Дино в темноте детской,
И кости мои обожжены, как головня,- шепчет он, упав с лошади и разбив колено,
Сердце мое поражено, и иссохло, как трава,- шепчет он ощущая в руках нагретую, отполированную тяжесть 45 калибра,
Так что я забываю есть хлеб мой,- шепчет он, смывая с пальцев теплую, загустевающую кровь,
От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей,- шепчет он, глядя как день за днем лицо его матери все больше сливается с больничными простынями,
Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами,- шепчет он, впервые найди кого-то, кто не уступает в жестокости Творцу,
От гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознес меня и низверг меня,- шепчет он, впервые подчиняясь чьей-то воле, помимо Создателя. Чьим-то холодным жестким пальцам с привкусом крови и металла. Ледяным, бессердечным движениям.
- На Тебя, Господи, уповаю,- шелестит Дино, и ласточкины крылья шелестят над ним, шелестят осыпающиеся фрески, и накрахмаленные подъюбники прислуги, и строгая форменная рубашка, отброшенная на мокрую траву.
- Спаси меня, Господи,- говорит падре с церковной кафедры его детства и хор голосов возносит слова к вершинам храма.- Спаси меня, Господи, ибо я согрешил. Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен.
Дверь распахивается с пол-пинка и это звучит как маленькая прелюдия к большому взрыву. Кея всегда так звучит. Наверное кто-то когда-то научил его, что появляться нужно эффектно. Может это был сам Дино.
Кавалонне не оборачивается. Шаги стихают. Из витражных окон льет густой малиновый свет. За толстым переплетом бушует прованское лето, его горячее дыхание прокатывается по главному нефу и растворяется в пыли и холодном полумраке. Кея появляется все еще в отголосках этого вздоха, от него пахнет пепелищем.
- Тупая лошадь,- говорит Кея вместо приветствия.
Лучше всего Кея умеет разрушать. Даже не из злого умысла. Разрушать – это его призвание. Как карающая десница Божья. Дино вполне готов поверить, что это Кея выгнал Адама и Еву из райского сада, потому что они нарушили дисциплину.
Кея - его крест. Ему не спрятаться от него даже в Доме Божьем, ибо Бог всемогущ и он видит все, он найдет его везде: в храме, в спальне, в его собственной голове. Кея – буддист, он привносит с собой и его грехи из прошлых жизней.
Дино устал, но ему нельзя быть уставшим, иначе его собственные грехи догонят его и размозжат череп холодным сверкающим металлом.
Где-то под расписными звездами его детства смеются кузины с цветочными именами, колокола звонят к обедни и его няньки достают из сундуков лучшие наряды и его Бог, милосердный в своем всеведении, парит над этим всем – над кривыми улочками, над криком чаек, над лотком мороженного на главной площади. Над расписными доннами, над их мужьями – красивыми мужчинами в темных очках, - и над шустрыми детишками со звонкими голосами, пытающимися втихомолку залезть в городской фонтан, пока няньки и гувернантки дремлют в тени под соснами.
Его сегодняшний Бог до боли вцепляется ему в волосы и от него тянет паленым мясом, как будто он только что выжег пару городов пылающей серой, падающей с неба. В них не нашлось никого, кто вел бы себя достаточно дисциплинированно.
- Оставил меня разбираться в этом свинарнике, а сам тут плачешься Деве Марии?
Живой жаркий свет перемигивается ликами апостолов. Желтобрюхие воробьи клюют не успевшие осыпаться яблоки в церковном саду.
Они колесят по всей Европе, как кошки, пытающиеся полежать на всяком месте в новом доме.
Они встречаются в Храме Божьем, что плохого может случиться?
Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего; внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей!
- Я что-то не слышу, чего ты там бубнишь,- говорит Кея.
- Даже у Бога должен быть лимит на отпущение грехов, конь. Похоже, ты свой уже исчерпал,- говорит Кея.
В каждом новом городе Дино заходит в Кафедральный собор. Он есть всегда – большой, маленький, величественный, заброшенный, наводненный туристами, засыпанный жухлыми листьями, собирающий деньги на борьбу со СПИДом, заставленный ремонтными лесами, оглашенный воплями подружек невесты.
Неизменным остается только одно – Бога в нем нет.
Бог теперь путешествует вместе с Дино. Торжественно движется всегда чуть впереди, рябит в глазах черным. Вцепляется ему в переносицу темным раскосым взглядом. Ломает его кости, выворачивает его запястья. Переворачивает вверх дном его покои, его номер в отеле, салон его машины, его жизнь.
Его Бог – это больше не солнечное воскресное утро, не подтаившие конфетки в кармане праздничных брюк, не пурпурные настурции из папье-маше, не белоснежное голубиное перо, которое мама сказала не поднимать – мало ли чем там этот голубь болел. Его Бога наверняка уже заждались в одном из кругов ада, если бы только он мог умереть.
Они перемещаются словно тени. Отблески горящего стекла, раскаленный августовский асфальт, нагретая кожа плети, щелчок наручников, сотрясающий тишину средневековых соборов.
- Повернись,- говорит Кея, пока Дино так старательно взывает к Богу. Они с Хибари чудовищно похожи – ни один из них не слышит его мольбы.
Церковные скамейки такие неудобные.
- Одним грехом больше, одним меньше, - говорит Кея.- Твой Бог даже не заметит.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек,- стонет Дино. Что-то поднимается внутри, затопляет внутренности, само обращается в слова. Так правильно.
- Громче,- требует Кея, расстегивая его ремень.
- Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ради имени Твоего води меня и управляй мною.
Каждый раз под одними и теми же сводами, Дино пытается обрести Бога, но каждый раз получается, что это Бог обретает его. Караулит в арочных проходах галерей, прижимает к крошащимся мозаикам пола, возникает и растворяется по своей прихоти.
- Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя.
Пока Дино ищет Бога, Бог сам преследует его по пятам, подгоняя, не оставляя времени задуматься, не оставляя места для неверного шага, не оставляя сил усомниться в своей вере.
- Истощилась в печали жизнь моя и лета мои в стенаниях; изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли.
- Я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты - мой Бог,- кричит Дино посреди умирающего лета, посреди городской площади, посреди шума прибоя, посреди Вавилонского столпотворения, посреди Египетской пустыни, в самом сердце Вселенной, куда его привел только один человек и оставил. Всегда оставляет.
Шорох одежды. Шаги, почти бесшумные. Скрипит несмазанная дверь. Калейдоскопичный свет тает, будит цикад, притаившихся в кронах сосен на церковном кладбище.
Лежа на жестком отполированном дереве, упираясь лбом в покрасневшие запястья, Дино думает о том, что будет, если Бог устанет его любить.
@музыка: Peter Gabriel - My Body Is A Cage
@темы: hall of shame