Фандом: Katekyo Hitman Reborn!
Пейринг: D18
Рейтинг: R
Жанр: немножко ангст, немножко сюр
Дисклаймер: не извлекаю
Саммари: Тяжелые взаимоотношения Дино с религией и с Кёей.
Предупреждения: dark!Dino, ересь, цитаты из Библии.
Вдохновлено заявкой с кинка: "TYL!Хибари / TYL!Дино. Католическая церковь и как можно больше католической эстетики; Дино католик. Четки. Желательно NC." Заявка слита, разумеется)

Боже мой! Боже мой!
Для чего Ты оставил меня?
Я пролился, как вода;
все кости мои рассыпались;
сердце мое сделалось как воск,
растаяло посреди внутренности моей.
Псалтирь, псалом 21

Под сводами кафедрали гулко и холодно. Ряды скамеек – Дино считает раз, считает два - ровный, толстый слой пыли остается на пальцах, - считает три, четыре – шаги отзываются эхом - пять, шесть. Семь – хорошее число.
Поток света из верхних окон косо прорезает воздух и просачивается в арки левого нефа. Витражи обманчиво вспыхивают неоном. Золотиться копье Георгия Победоносца, и даже Страшный суд похож теперь на ярмарочный балаган.
Дино проходит глубже, в тень; у него над головой - фонари разноцветных окон, хрупкие ребра арочных сводов, тонкий налет плесени на сырых плитах. Дино смотрит наверх, туда где еще бушует день, вдыхает поглубже затхлый воздух не то фамильного склепа, не то старого платяного шкафа, потягивается всем телом и тут же одергивает себя, глупо вертит головой – ни заметил ли кто. Пыльные святые смотрят из боковых приделов, но лица их совсем ничего не выражают, а больше здесь никого нет. Темнота вокруг, ленивое разрушение – все это так чуждо, так не похоже на храмы его детства.
Кавалонне проходит между рядами скамей, с одной пытается отереть пыль, но только измазывается сам, прачки в его поместье снова будут ругаться.
В первый раз его привели в храм совсем ребенком. Они шли пешком – благородные донны и их дети - в потоке разноцветных юбок, батиста, муара, сатиновых зонтиков от солнца, и криков, и шепота, и под ногами прыгали жемчужинки из чьего-то рассыпанного ожерелья, и играл орган и его звуки были слышны даже на площади перед собором.
Дино закрывает глаза и под веками что-то движется, яркие пятна, от них кружится голова и воспоминания немного сдвигаются и смешиваются.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек, - пробует Дино совсем тихо, но слова звучат как-то неправильно.
На празднике Пресвятой Девы Марии Дино сидит на такой же скамье и воздух вокруг наполнен цветами и гомоном. Его тетки, няньки, кузены и кузины обступают его живой теплой стеной и над всем этим светятся звезды, которыми щедро разрисован купол, полуголые младенцы-ангелы подносят святым рога изобилия и мягко светится в полуденном полумраке позолоченное распятие. Белокурые сестрицы-близняшки машут ему из-под своих кружевных вуалеток.
Прошло совсем немного времени, кузин выдали замуж в этом же соборе и Бог из карамельного праздничного храма переместился в узкую семейную часовню из которой каждую весну прислуга гоняет гнездящихся там ласточек, а потом и вовсе покинул его, и теперь Дино ищет его здесь, в каждой чужой стране, под ярко-голубым жарким небом, на краю мира, между убийствами и убийствами с особой жестокостью, между веселым главой мафиозной семьи и особенно веселым главой мафиозной семьи, настолько обезоруживающе беззаботным, что среди его людей ходят шутки об амфетаминах.
Ищет его повсюду.
Дино вяло листает оставленный на скамье Псалтирь.
Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе!
Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня;
Сто первый псалом. Дино знает его наизусть. Это как выучить стишок. Или мантру.
Ибо исчезли, как дым, дни мои,- шепчет Дино в темноте детской,
И кости мои обожжены, как головня,- шепчет он, упав с лошади и разбив колено,
Сердце мое поражено, и иссохло, как трава,- шепчет он ощущая в руках нагретую, отполированную тяжесть 45 калибра,
Так что я забываю есть хлеб мой,- шепчет он, смывая с пальцев теплую, загустевающую кровь,
От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей,- шепчет он, глядя как день за днем лицо его матери все больше сливается с больничными простынями,
Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами,- шепчет он, впервые найди кого-то, кто не уступает в жестокости Творцу,
От гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознес меня и низверг меня,- шепчет он, впервые подчиняясь чьей-то воле, помимо Создателя. Чьим-то холодным жестким пальцам с привкусом крови и металла. Ледяным, бессердечным движениям.

- На Тебя, Господи, уповаю,- шелестит Дино, и ласточкины крылья шелестят над ним, шелестят осыпающиеся фрески, и накрахмаленные подъюбники прислуги, и строгая форменная рубашка, отброшенная на мокрую траву.
- Спаси меня, Господи,- говорит падре с церковной кафедры его детства и хор голосов возносит слова к вершинам храма.- Спаси меня, Господи, ибо я согрешил. Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен.

Дверь распахивается с пол-пинка и это звучит как маленькая прелюдия к большому взрыву. Кея всегда так звучит. Наверное кто-то когда-то научил его, что появляться нужно эффектно. Может это был сам Дино.
Кавалонне не оборачивается. Шаги стихают. Из витражных окон льет густой малиновый свет. За толстым переплетом бушует прованское лето, его горячее дыхание прокатывается по главному нефу и растворяется в пыли и холодном полумраке. Кея появляется все еще в отголосках этого вздоха, от него пахнет пепелищем.
- Тупая лошадь,- говорит Кея вместо приветствия.
Лучше всего Кея умеет разрушать. Даже не из злого умысла. Разрушать – это его призвание. Как карающая десница Божья. Дино вполне готов поверить, что это Кея выгнал Адама и Еву из райского сада, потому что они нарушили дисциплину.
Кея - его крест. Ему не спрятаться от него даже в Доме Божьем, ибо Бог всемогущ и он видит все, он найдет его везде: в храме, в спальне, в его собственной голове. Кея – буддист, он привносит с собой и его грехи из прошлых жизней.
Дино устал, но ему нельзя быть уставшим, иначе его собственные грехи догонят его и размозжат череп холодным сверкающим металлом.
Где-то под расписными звездами его детства смеются кузины с цветочными именами, колокола звонят к обедни и его няньки достают из сундуков лучшие наряды и его Бог, милосердный в своем всеведении, парит над этим всем – над кривыми улочками, над криком чаек, над лотком мороженного на главной площади. Над расписными доннами, над их мужьями – красивыми мужчинами в темных очках, - и над шустрыми детишками со звонкими голосами, пытающимися втихомолку залезть в городской фонтан, пока няньки и гувернантки дремлют в тени под соснами.
Его сегодняшний Бог до боли вцепляется ему в волосы и от него тянет паленым мясом, как будто он только что выжег пару городов пылающей серой, падающей с неба. В них не нашлось никого, кто вел бы себя достаточно дисциплинированно.
- Оставил меня разбираться в этом свинарнике, а сам тут плачешься Деве Марии?
Живой жаркий свет перемигивается ликами апостолов. Желтобрюхие воробьи клюют не успевшие осыпаться яблоки в церковном саду.
Они колесят по всей Европе, как кошки, пытающиеся полежать на всяком месте в новом доме.
Они встречаются в Храме Божьем, что плохого может случиться?
Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего; внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей!
- Я что-то не слышу, чего ты там бубнишь,- говорит Кея.
- Даже у Бога должен быть лимит на отпущение грехов, конь. Похоже, ты свой уже исчерпал,- говорит Кея.
В каждом новом городе Дино заходит в Кафедральный собор. Он есть всегда – большой, маленький, величественный, заброшенный, наводненный туристами, засыпанный жухлыми листьями, собирающий деньги на борьбу со СПИДом, заставленный ремонтными лесами, оглашенный воплями подружек невесты.
Неизменным остается только одно – Бога в нем нет.
Бог теперь путешествует вместе с Дино. Торжественно движется всегда чуть впереди, рябит в глазах черным. Вцепляется ему в переносицу темным раскосым взглядом. Ломает его кости, выворачивает его запястья. Переворачивает вверх дном его покои, его номер в отеле, салон его машины, его жизнь.
Его Бог – это больше не солнечное воскресное утро, не подтаившие конфетки в кармане праздничных брюк, не пурпурные настурции из папье-маше, не белоснежное голубиное перо, которое мама сказала не поднимать – мало ли чем там этот голубь болел. Его Бога наверняка уже заждались в одном из кругов ада, если бы только он мог умереть.
Они перемещаются словно тени. Отблески горящего стекла, раскаленный августовский асфальт, нагретая кожа плети, щелчок наручников, сотрясающий тишину средневековых соборов.
- Повернись,- говорит Кея, пока Дино так старательно взывает к Богу. Они с Хибари чудовищно похожи – ни один из них не слышит его мольбы.
Церковные скамейки такие неудобные.
- Одним грехом больше, одним меньше, - говорит Кея.- Твой Бог даже не заметит.
- На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек,- стонет Дино. Что-то поднимается внутри, затопляет внутренности, само обращается в слова. Так правильно.
- Громче,- требует Кея, расстегивая его ремень.
- Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ради имени Твоего води меня и управляй мною.
Каждый раз под одними и теми же сводами, Дино пытается обрести Бога, но каждый раз получается, что это Бог обретает его. Караулит в арочных проходах галерей, прижимает к крошащимся мозаикам пола, возникает и растворяется по своей прихоти.
- Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя.
Пока Дино ищет Бога, Бог сам преследует его по пятам, подгоняя, не оставляя времени задуматься, не оставляя места для неверного шага, не оставляя сил усомниться в своей вере.
- Истощилась в печали жизнь моя и лета мои в стенаниях; изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли.
- Я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты - мой Бог,- кричит Дино посреди умирающего лета, посреди городской площади, посреди шума прибоя, посреди Вавилонского столпотворения, посреди Египетской пустыни, в самом сердце Вселенной, куда его привел только один человек и оставил. Всегда оставляет.
Шорох одежды. Шаги, почти бесшумные. Скрипит несмазанная дверь. Калейдоскопичный свет тает, будит цикад, притаившихся в кронах сосен на церковном кладбище.
Лежа на жестком отполированном дереве, упираясь лбом в покрасневшие запястья, Дино думает о том, что будет, если Бог устанет его любить.

@музыка: Peter Gabriel - My Body Is A Cage

@темы: hall of shame

---

В Тайланде жарко. Так жарко, что нельзя даже представить, что где-то может быть холодно. Сезон дождей кончился, море бирюзовое-бирюзовое, с маленькими рыболовецкими лодочками на горизонте. С пальм падают кокосы и иногда местные белки с белой спиной. Какие-то первоапрельские белки.
Мураками и Маркес тщательно перемешались у меня в голове под пинья-коладу и долгий послеобеденный сон на горячем песке, так что являют мне по ночам по настоящему авангардистский сюр, в духе "Андалузского пса", его дохлых ослов на роялях и надрезанных глазных яблок.
Тайские шлюхи девушки все как одна мне по плечо, неопределяемого возраста, никогда не перестают улыбаться и чуть что, начинают молитвенно складывать руки на груди и кланяться. Чудо, а не страна)
А орхидеи растут навроде наших ромашек, а в пещерах устроены храмы с золотыми Буддами, а кошку по- тайски зовут "мао", а облака на горизонте - огромные и вертикальные, точь в точь как на японских картинках, а рыбки кой едят хлеб, а сигареты гадкие, и импортированы из Филиппин, а Бангкок затопило. За каким-то хуем. Остается только надеятся, что аэропорт утоп тоже, и что в зиму еще не скоро.

@темы: Paradise is Nowhere

---

Младшенькая как обычно жжет. Попросила меня сегодня разобрать холодильник под свой непомещающийся школьный проект.
Я: а волшебное слово?
Сис *глядя на меня как на УГ*: I'm not a magician!

@музыка: Mia Doi Todd - Summer Lover

@темы: Comme d'habitude

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

BBC Шерлок

Название: Вдох
Бета: нет (но на самом деле это вранье))
Пейринг: Джон/Шерлок
Рейтинг: PG
Жанр: UST
Дисклаймер: не извлекаю
Предупреждения: довольно мрачный Джон, намеки на употребление запрещенных веществ, местами вынос мозга
Рао хотела сусликов и курящего Джонни, а я не умею ей отказывать))

А ведь это так просто:
когда ты делаешь вдох на своём наречии -
это означает,
что кто-то сделал выдох на своём...
Шамиль Пею, "Стихи принцессы Атех"

Задержи дыхание.
- Джон, Джонни, догоняй.
Свет. Господи, почему постоянно так светло?
- Джон, ну скорее же.
Свет проникает сквозь кожу, проваливается в пропасти зрачков.
При переходе от тусклого освещения к яркому зрачок сужается через 5 секунд.
- Джон, быстрее сюда. Там Тони крысу поймал.
- Сам ты крыса, дурак, это хорек.
При обратном переходе — расширяется через 5 минут.
- Это суслик...Ай, я все маме расскажу, что ты дерешься.
Мышцы, расширяющие зрачок - дилататоры.
- Ну же, Джон, долго ты будешь там копаться?
Зрительный нерв входит в полость черепа через зрительное отверстии клиновидной кости.
- Доктор Уотсон, вас в госпиталь зовут, снова раненных привезли.
Жарко. Светло.
Свет является совокупностью поперечных монохроматических электромагнитных волн, видимых для человеческого глаза.
Что это? Лето?
Один год на Луне равен 27 дням. На Меркурии – 87. На Уране – 84 годам.
Уран – 98 химический элемент Периодической системы, атомная масса 238,029, широко распространен в природе.
И
- Джон, Джон, ты меня слышишь?
Выключи свет.
Выдох.

March, xx
Новая пассия Гарри спрашивала вчера нельзя ли ей получить Шерлока в качестве натурщика. Лэзли. Сент-Мартинский изящных искусств и дизайна. Говорит, его губы как нельзя лучше подойдут к ее дипломной работе.
Я сказал, что если она в состоянии выслушать лекцию о своей психомоторной заторможенности, и о том, что она ела вчера на ужин, и как это связано с ее затянувшимся пубертатным периодом, и о том, как ее отношения с матерью отразились на ее сексуальном самосознании, и о том, почему она соврала Гарри, что ее задержали на парах, тогда как сама в это время... в общем, если она не против поузнавать о себе много нового и, несомненно, интересного, то отчего же, я могу спросить.
Энтузиазма у нее предсказуемо поубавилось.
Вообще, что у Гарри за новая привычка клеить девиц еще даже не закончивших колледж? Не иначе, кризис среднего возраста.
Отбил у моей любимой кружки ручку. Я даже не смог как следует возмутиться, потому что не смог объяснить, в чем заключается трагедия. Не рассказывать же ему, что нормальные люди имеют свойство привязываться к вещам, и потом им бывает очень жалко с этими вещами расставаться. Так он точно потеряет последнюю веру в человечество.

March, хх
В Лондоне аномальная жара. Так сказали в новостях, по-крайней мере.
Интересно, как он будет выглядеть без своего вечного пальто?
Вышел из отпуска врач, которого я подменял. Неприятный тип.
Сара сказала, что работы хватит на всех, если только я не хочу подать на восстановление лицензии.
Я хочу спать. И домой. Домой и спать.

March, xx
Почему никто не скажет ему, какой у него глупый халат?
Глупый синий халат.
Кажется, шелковый к тому же.

March, xx
Миссис Хадсон больше не спрашивает, нужна ли нам вторая спальня.
Сара не спрашивает каково это – жить с мужчиной в моем возрасте.
Донован не спрашивает, спим ли мы друг с другом.
Англия. Сплошная политкорректность.
Сегодня уснул в такси. С открытым ртом, как ребенок.
Доехали до самого Кингсбери.
Я сделал вид, что тоже сплю.
Водитель сделал вид, что не заметил.
(Еще бы, это был практически мой аванс на работе).
Думаю, как человек, дававший клятву Гиппократа, я обязан хоть немного сочувствовать больным хронической инсомнией.
Ладно, просто было интересно, как он спит.
В комнате воняет. Ну, то есть, воняло бы, если бы Шерлок уже не разлил здесь неделю назад аммиак.
В холодильнике пусто. Даже голову куда-то унес.
Нужно сходить в магазин, но лень.
И сменить занавески на темные.
И пароль.

March, xx
Сегодня я лег в два. Встал в девять. Во сколько я встал вчера, я не помню вообще. Возможно, я не вставал.
Постоянно хочется спать. Хочется лечь и не просыпаться хотя бы до тех пор, пока эта аномальная солнечность не скроется за нормальными тучами.
Сара бы сказала, что это авитаминоз.
Мэри, психотерапевт, что депрессия.
Гарри - что недоеб.
Шерлок бы ничего не сказал, он вообще не разговаривает.
Он делится следственной информацией.
Он просвещает. Он отпускает саркастические ремарки. Он ерничает.
Он злит Лестрейда. Он ругается с братом. Он командует Молли.
Когда дело доходит до меня, он бросает пару дежурных фраз и исчезает в своей комнате.
И это хорошо, потому что я больше не знаю, о чем с ним говорить.

March, xx
Когда я был маленьким, мама учила меня, что нужно быть терпеливым.
Мы сидели на кухне, и на плите постоянно что-нибудь булькало, и кипело, и выкипало.
На нашей кухне с растрескавшимися фасадами, с окном, в которое было видно, как отец учит Гарри отбивать мяч.
Я ел хлеб с патокой, а мама говорила, что нужно быть терпеливым.
Все люди хотят быть любимыми, говорила она, просто нужно быть поласковее.
Она была уверена, что жизнь без любви ничего не стоит.
И пока я сидел на неудобном колченогом табурете, и слизывал патоку с хлеба, и смотрел, как сестра раз за разом промахивается по мячу, и слушал теплый грудной голос, она успела убедить в этом и меня.

March, хх
Я видел его сегодня.
В Старбаксе, напротив Мэрилибон. Он сидел на улице и пил кофе из бумажного стакана.
Мокко, два сахара.
Мне хотелось подойти, но я не смог. Мне вдруг показалось, что между нами не два перекрестка, а Берлинская стена. И у меня нет сил, чтобы перелезть ее.

March, xx
Что-то пошло не так, но где, где?
Трость-психотерапевт-Бартс-телефон-такси-Анджело
Здесь?
Лестрейд-колледж-окно-оранжевое покрывало-«нужно свести следы пороха с твоих пальцев»
Где?
Хлеб опять засох. Зачем я каждый раз покупаю хлеб, если его никто не ест?
И молоко. Никто не пьет чай с молоком.
Все же было хорошо до какого-то момента.
«это мой друг»-окошко для почты-бумажные лотосы-«ты простудился?»
До какого?
закатанные манжеты–тусклый кухонный свет-тряпка воняет спиртом
Почему так сложно запомнить прикосновение?
Тельца Мейснера воспринимают давление. Тельца Меркеля несут информацию о поверхности предмета.
Ощущение - посланный ими нервный импульс.
Мысль - возбуждение и распространение потенциала действия нейронами головного мозга.
Тогда секс – трение слизистых оболочек.
Иногда так тошно быть доктором.

March, xx
Вчера заходила Гарри. Сказала, что я какой-то невеселый.
Оставила, как она выразилась, «увеселительного».
Мне сразу вспомнилась Клэр. Судя по ее лицу, ей тоже.

***

- Перестань смотреть эту чушь, а то мозг разжижится.
Хмыканье. Чашки стукают о столешницу. Подставки снова куда-то делись. Такими темпами нам мисс Хадсон и порчу стола в ренту впишет.
На экране темненькая красотка и длинный хлыщ втолковывают смущенной белокожей толстушке, почему ей не идет голубой.
- Это что вообще?
- «What Not to Wear».
Шерлок выглядит очень заинтересованным. Вероятно ведущая - последний адепт древней масонской ложи, собирающейся захватить мир. Или хлыщ убил вчера свою жену гвоздодером. Или оба они – людоеды, и не просто так заманивают в студию пухленьких глупышек, методично раздевая их по ходу шоу.
Брюнетка в красном заливисто смеется в телевизоре, и мне кажется, что она смеется надо мной.
Я бы тоже посмеялся, если бы мог вспомнить как это делается.
Смех – череда коротких спазматических выдохов при открытый голосовой щели и колебании голосовых связок.
Нужно двигаться. Дышать.
Вставать по утрам, заваривать Эрл Грей из отсыревших пакетиков, ждать когда нагреется в душе вода.
Выбросить сколотую кружку.
«- Блин, Шерлок, ты что с ней делал?»
Слишком много замкнутых пространств. Квартира, морг, такси.
Просто отвлечься на что-нибудь, но как отвлечься, находясь на одной территории меньше чем в 10 футов? Как можно отвлечься, если куда бы ни пошел, впереди постоянно маячит лохматый темный затылок? Если стоит только отвернуться, как тебя обжигает чужим «ведь это же очевидно, Джон».
Не зацикливаться.
В любом месте, где мелькает его пальто, пространство сжимается до гостиной на Бейкер-стрит. Пространство сжимается до заднего сидения кэба. Даже стоя в потоке людей посреди Пикадилли-сёкас кажется, что все еще некуда отодвинуться и все еще нечем дышать.
Прописать себе валиума.
«- Что же происходит в ваших маленьких глупых мозгах?»
Поверь, ты не хочешь этого знать.
Проходить чуть быстрее мимо двери в его спальню.
А в твоих?
Просто перестать гадать.
Просто уйти к себе.
...двенадцать ступенек, четвертая скрипит
Запереть дверь, задернуть шторы.
Не думать.

Распродажа в Next. 70% скидки.
Нет.
Глава областного муниципалитета Джим Сандерс сообщил сегодня в ходе пресс-конференции, что в этом году из городского бюджета будет выделено более полумиллиона фунтов на озеленение восточной части Блумсбери и
Не то.
Глава акционеров знаменитой сети гостиниц Grangehotels подтвердил сегодня слухи о грядущей реконструкции отеля Grange Holborn, находящегося по адресу 50-60 Саузэмптон Роу и поспешил заверить
Не то.
Двойное убийство в центральном Лондоне. Полиция отказалась от комментариев. Отсутствие каких либо улик на месте преступления дает основания полагать, что
Клэр как-то сказала, что крутить косяки из чего ни попадя – невозможная пошлость.
Не слишком-то хорошее имя для девушки – Клэр.
Или это моя обострившаяся светобоязнь.
- Джон, если не поторопимся, там без нас начнут, ты же их знаешь.
Телевизор умолк. Ушел или спит?
Или ходит по комнате как тигр в клетке.
Туда-обратно. Туда-обратно.
Пюпитр-камин-обогнуть кресло-заглянуть в кухню.
Как будто за две минуты там может случиться что-то экстраординарное.
Вряд ли спит.
Что-то королеву совсем перестали печатать, вот так захочешь покурить как настоящий патриот, а не с кем.
Видно придется с двумя нераскрытыми трупами.
Или уже раскрытыми?
«Тебе еще нужна сводка новостей или я могу ее забить?»
Так то, Шерлок, бывают проблемы и посерьезней, чем на три никотиновых пластыря.
Или ты знаешь? Не с проста же тут вечно крутится Лестрейд со своей командой.
Или ему просто нравится тут крутится?
Однако, до чего докатился наш славный доктор Уотсон.
Вдох.

Выдох.
Жизненный объем легких составляет в среднем 3500 кубических миллилитров.
Солнце в городе. Тени вытягиваются.
Нетренированный человек может задержать дыхание не более чем на 40 секунд.
Таким образом, напряжение кислорода в крови понижается. Увеличивается содержание углекислого газа.
Еще секунду. Ток-ток. Как камешек в пустую банку.
Развивается респираторная гипоксия.
- Джон, Джонни!
- Мам, Джон обзывается.
Ярко-красно над домами. Может, будет дождь? Ток-ток-ток.
Дурацкие часы.
«- Значит, у тебя есть парень?»
Дурак.
Состояние кислородного голодания может вызывать
усиленное потоотделение, тошноту
Окно соскальзывает вниз.
- Мы никому не скажем, Джон. Она не узнает.
общее побледнение покровов тела
Окно-машина-почтовый ящик-«посмотрите направо».
- Добро пожаловать в Лондон!
головную боль
Он так быстро бегает. С такими-то длиннющими ногами.
Ярко. Ярко.
Занавески полыхают.
Все-таки спит внизу?
головокружение
низкий мышечный тонус
Спит в теплом медовом закате хотя бы на мертвеца не похож кожа такая белая у людей бывает такая белая кожа?
Ток-ток-ток.
ослабление деятельности сердца, нитевидный пульс
- Джонни, спроси маму, она пустит тебя гулять?
Темнеет. Солнце все ниже, ниже.
- Идите сюда, доктор, что вы там один уселись, никак диссертацию пишите?
повышение проницаемости плазматической мембраны
активирование лизосомальных цитоплазматических ферментов с последующей гибелью клетки
Ток-ток.
Одна за другой, начиная с коры больших полушарий:
погибла-погибла-погибла
Темно?
Ток-ток-ток-скрип?
возбуждение хеморецепторов сосудов
Дурацкий синий халат.
непроизвольное учащение дыхания
необъяснимое чувство эйфории
Вдох.

Яркий полуденный свет.
Завтрак в молчании. У меня – омлет, у Шерлока – 65 миллиграммов кофеина и набор гистологических препаратов.
Тишина затягивается. В ней неуютно, как за столом на семейном торжестве.
- М, хорошо спал?
Поднимает взгляд. Руку с препаратом – вверх. Смотрит на свет.
- Печень. Свиньи.
- Понятно.
Омлет медленно остывает, перекопанный вилкой. Рука поднимается снова, другая убористо вписывает данные в
- Это, часом, не моя телефонная книга?
- Артерия мышечного типа.
- Ясно.
Отброшена назад в кучку. Стекляшки звякают друг о друга.
На краю стола, заботливо прикрытый кухонным полотенцем, возвышается очередной суповой набор. Готовится послужить на благо науки.
Из-под тряпки тянет едко и кисло.
Омлет все равно уже остыл.
Дзынь – достал наугад. К свету.
Тарелку - в мойку.
«- Не ваша домохозяйка, мой дорогой».
Замер.
Что такое, Шерлок?
Дзынь – стеклышко на предметный столик.
Молчит. Крутит винты у микроскопа. Раздраженно откидывается.
Не выходит?
Между мойкой и стулом нет даже шага.
Нагнуться.
Просто дыши, Джон. Вдох-выдох. Диафрагма вверх, диафрагма вниз.
«Мой шампунь, Шерлок?»
Пальцы испачканы чем-то. Три фиолетовых пятнышка. Обкусанный ноготь на мизинце.
Наружные межреберные мышцы сокращаются – вдох, глубокие межреберные мышцы – выдох.
Рука легко на висок – подвинься.
Улыбается краешком губ. Как-будто мне нужно его одобрение.
Ведь не нужно?
Подкрутить винт. Так близко, что я чувствую дыхание на щеке.
Слишком близко.
Окуляр запотел. Ни черта не видно, какая-то розовая каша.
- Новый свитер, Джон? – это над ухом.
Просто не думай, Джон. Не думай-не думай-не думай.
Последний чужой выдох почти на губах.
Как поцелуй на прощание.
- Все, я ушел.
- Удачного дня. И смотри, ради Бога, по сторонам когда переходишь...
- Тимус. Гематоксилин-эозин.

Клац-клац.
Невыносимо.
Сделать что-нибудь. Выкинуть этот чертов лэптоп. Кричать.
Потом что угодно: оправдываться, сожалеть, съехать.
Только почувствовать себя хоть раз чем-то большим. Большим, чем бесплатное приложение. Чем препарат для вивисекции. Чем элементарная химическая формула. Чем полтора абзаца в детской энциклопедии.
Кричать должно быть приятно.
Телевизор выключен, для камина уже слишком тепло, слишком темно для газеты. Я сижу в кресле и в поле зрения ни одного подходящего оправдания моего здесь присутствия.
- Шерлок?
Что там, на экране? Нераскрытое серийное убийство? Труп двухдневной давности? Консультирующий маньяк? У меня определенно нет шансов.
Клац-клац.
Синий тусклый свет, почти как от ламп для кварцевания. Кожа белая, как молоко. Холодное сладкое молоко, проходящее ультрафиолетовую обработку...
Боже, какой бред.
Какое внимание, о чем я думаю? Такая тяжелая неделя, все эти «доктор, я понял - у меня саркома легкого», «доктор, я чувствую у меня красная системная волчанка», черт бы побрал этих сериальщиков, сводят людей с ума...
Клац-клац.
Поворачивается.
Паника? Удушье?
- Что-то интересное?
Смотрит внимательно.
Анатомический скальпель.
Надрез. Снять верхние покровы. Слой подкожно-жировой клетчатки. Надрез. Грудино-ключично-сосцевидная мышца. Отделить. Грудино-подъязычная мышца. Отделить. Щитовидный хрящ, гортань, трахея...
- Совсем нет.
- Я думал ты скажешь что-нибудь типа «сальник кошки, судан III».
Это я так пытаюсь шутить? Потрясающе.
Молчит.
Картинки на экране сменяются, чуть заметно окрашивают кожу. Реклама.
Клубничное молоко, банановое молоко, шоколадное молоко...
- Послушай, это же...
Хлоп. Кварцевание закончено. Из окна тянет ночным городом – тепло и узко.
- Я спать.
Шлеп-шлеп-шлеп. Четвертая ступенька сверху скрипит. Хлопает дверь.
- ...это же не мой блог?

Квартира все больше погружается в забытье.
Мы погружаемся.
За окном прозрачно и солнечно, как в аквариуме в ординаторской, но сюда свет не доходит.
Пыль смирно покрывает горизонтальные поверхности. Занавески задернуты, и даже у миссис Хадсон непривычно тихо.
Холодно. Холодно так, что начинает ныть плечо и я не удивлюсь, увидев, как в один прекрасный день батареи покроются коркой льда, а по стенам поползет плесень.
А потом все зарастет бурьяном и колючкой, и диким шиповником, и Шерлок окончательно станет похож на Спящую красавицу из сказки.
Король и королева, которые только что вернулись домой и вошли в зал, уснули, а вместе с ними и все придворные. Уснули и лошади в стойлах, и собаки на дворе, голуби на крыше, мухи на стенах; даже огонь, пылавший в печи, и тот замер и уснул...
И где-то здесь наверняка должно отыскаться веретено, стилизованное под инсулиновый шприц.
Я ничего не говорю.
Сосед, который читает тебе лекции по социологии – это неинтересно.
Сосед, который пытается накормить тебя завтраком – это утомительно.
Сосед, который печется о твоем здоровье – это по-настоящему скучно, поэтому я просто прикрываю свои дурные помыслы экраном лэптопа. На экране ожидаемо пусто. Со мной с завидным постоянством ничего не происходит.
Хочется спать, но в меня уже не лезет.
Смотрю поверх пластмассовой панели. Шерлок, похоже, действительно спит.
Спит, или молится богам, чтобы те послали ему свеженькое преступление. Желательно двойное убийство. Можно отравление без видимых внутренних повреждений. Можно утопленника с запиской во рту.
Когда, меньше минуты спустя, телефон противно тренькает, я даже не удивляюсь.
Шерлок резко садится. Новое поколение принцесс, безразличных к поцелуям, но вскакивающих по сигналу мобильника.
Достает из кармана телефон. Пробегает глазами сообщение.
- Отлично. Джон, Лестрейд ждет нас как можно скорее.

Как биотоки: деполяризация-разряд-деполяризация. Шерлок в покое, Шерлок в возбуждении.
Как наркотические приходы между сутками абстинентного синдрома, как торнадо, который раз за разом поднимает фургончик с Элли и Тотошкой в небо, чтобы со всего размаху шмякнуть на голову лондонской преступности.
- Ну скорее же, Джон, вставай, вставай!
Как кит, который глотает и выплевывает Иону. Раз за разом. Потому что так повелел Господь.
И никому не интересно, что, может быть, Иона предпочел бы остаться на тверди земной. Может быть, он не хотел быть проглоченным. Может быть, ему не нравится, как там все устроено.
Мне не нравится.
У кита в брюхе очень тесно. Там нет места, там приходится соприкасаться локтями. Там приходится слушать чужое сырое дыхание на виске. Там приходится видеть, как взлетают и опускаются чужие тонкокостные руки.
И жарко. Удушающе жарко. Видно капельки пота, стекающие Лестрейду за шиворот. Видно, как Майкрофт нервно перекладывает зонт из руки в руку. Как скалится разгоряченная Донован. Но все закончится, Донован пойдет мыть Андерсону полы, инспектор вернется к жене и детям, Майкрофт посублимирует на парочку международных конфликтов, и только я должен буду еще терпеть эту неловкую тесноту, нелепое бормотание радио в такси и блики Оксфорд-стрит на чужом бледном лице, прежде чем кит выплюнет меня на Бейкер-стрит посреди вечных склянок, перегонных кубов, справочников по огнестрельному оружию, никотиновых пластырей и инсталляции трупного окоченения на диване.
Я медлю. Мне не хочется вставать. Уютно мигает курсор на экране без единого слова.
- М, может ты сам справишься?
Что это? – спрашиваю я себя. Попытка к бегству? Подростковый бунт? Маленькая месть?
Я поднимаю глаза на Шерлока и на мгновение мне чудится разочарование в его взгляде.
Такой же как все, вот что говорит его взгляд. Ты – такой же как все. Совершенно обыкновенный человек, не заслуживающий моего внимания. Непонимающий меня. Не нужный мне.
Только на мгновение. Потом там так же холодно и невыразительно, как и всегда.
- Да, разумеется.
Отворачивается, подбирает с кресла пальто.
- Погоди, я иду.
Бесполезно играть в подростковый бунт, без хотя бы какого-то сопротивления с противоположный стороны. Возможно, если бы на каждое «мам, я ухожу из дома» звучало «хорошо, оставь ключ под ковриком», у лондонской полиции было бы гораздо меньше проблем с несовершеннолетними преступниками.

Светло. Пятна смазываются, лезут под закрытые веки. Тают на языке.
Канэри-ворф похожа на фотовспышку. Стекло-стекло-стекло. Блестящая арматура. Никакого бетона. Ни намека на тень.
Шерлок щурится в окно.
Попробуйте провести эксперимент. Встаньте перед зеркалом в темной комнате. Закройте левый глаз ладонью. Попросите кого-нибудь включить свет.
«Кто едет вместе с вами?» - социальная реклама на противоположной дверце.
Если бы я знал.
Ваш правый зрачок сократится. Загадка: сократится ли левый?
У водителя перхоть.
Ярко. Скоро начнутся дожди, скоро.
Ведь скоро же?
Теперь, когда с рукой все хорошо, можно перевестись обратно.
Никакого «купи хлеба, Джон», «шевелись, Джон», «я взломал твой скучный пароль, Джон», «я одолжил твой пистолет, Джон», «я вломился в твою комнату, Джон», «я разлегся на твоей постели, Джон», «я женат на свой работе, Джон»...
Еще часов шесть и начнет темнеть.


В комнате серо. Пахнет старыми обоями и отсыревшими досками.
Где-то на пустынном перекрестке бесшумно переключаются светофоры.
Где-то прилив, и Темза наполняется ленивыми низкими волнами.
Шерлок лежит на диване.
- Я не сплю.
Пахнет сыростью и жонкилиями, как дома, в Норфолке, где дюны тянутся до самого горизонта, подбираясь к морю.
- Пластыри кончились.
- А.
Телевизор шипит на грани слышимости. Должно быть, уже очень поздно.
По улице проезжает мусоровоз, останавливается под окнами, шумит, опрокидывая в себя контейнеры. Комнату заполняет оранжевый свет от мигалок.
Шерлок лежит очень прямо, руки на груди. Халат в заплатках уличного света.
Где-то возле Лестер-сквер раскачиваются подсвеченные рекламой китайские фонарики. Ветер перетряхивает платаны в Гайд-парке.
Самое время для рассказов о детстве, о первом разе, о любимом мороженом и других глупостях, которые помогают людям отвлечься, когда оказывается, что никто не спит, и выпивка закончилась, и еще слишком рано для тостов и семичасовых новостей, и в голову заползает что-то зябкое и тоскливое, мысли о том, что ты одинок, например. Но Шерлок молчит, и нет никакой возможности узнать, о чем он думает и бывает ли ему так же предрассветно неуютно.
Где-то медленно поднимаются над Ламбетом кабинки Лондон Ай и так же плавно опускаются.
У Шерлока закрыты глаза. Он не открывает их, даже когда я облокачиваюсь на диван рядом с его плечом.
Губы сухие и теплые. Он вздрагивает, чуть подается вперед, и на секунду мне кажется, что он ответит.
Только на секунду.
Шерлок не открывает глаз. Шерлок не спит. Шерлок не двигается.
Губы покалывает. Немеют язык и щеки, как от заморозки в кабинете дантиста. Новокаиновые поцелуи.
Индифферентность контагиозна.
Где-то выходит из депо первый поезд метро.
Где-то моя сестра чуть слышно бормочет во сне, подминая под себя подушку.
Где-то Шерлок отвечает на мой поцелуй, и тянет меня лечь рядом, и мы ютимся на узком неудобном диване, в предрассветной рассеянности. Ворот его шелкового халата цепляется за мою отросшую щетину, и мы лежим так, пока окончательно не рассветает и миссис Хадсон не начинает греметь кастрюлями внизу.
Я смотрю на Шерлока – он продолжает изображать летаргию.
Я встаю и молча ухожу наверх.

«- Дышать скучно».
Смотря чем, Шерлок.
Ш-ш-ш-шерлок.
Дым прокатывается по языку. Царапает небо.
Ровный, едкий. Выжигает эпителий.
Задержи дыхание.
- Мама-мама-мама. Мам?
Руки ледяные.
Сжимает твои пальцы.
Задержи дыхание.
стой, погоди, не надо
Должен был сказать. Малодушие?
«Кто едет рядом с вами?»
«- Это всего лишь эксперимент».
«- У тебя есть парень?»
Задержи дыхание.
Всего лишь посмотреть как он спит...
- Пластыри кончились.
- Что?
Выдох.
- Как ты здесь...
- Кончились,- очень тихо. Протягивает руку ладонью вверх. Кладет мне на колено.
Покоренный космос. Нечем дышать.
Все ты врешь. Я же вижу.
Вижу, но не понимаю.
Или это эксперимент?
Собрал-разобрал.
«Джон, передай мне телефон». «Джон, пойдем куда-нибудь поужинаем».
«Это Анджело, а это миссис Хадсон, Джон, а это череп, а это я играю на скрипке, а это я не разговариваю целыми днями, а это у меня холодные цепкие пальцы, и дай-ка я сведу с тебя следы пороха, но тебя ведь трясет, Джон, тебя колотит. Ты весь взмок, неужели ты думал, что я не замечу? Просто иногда мне бывает скучно, Джон, так скучно...»
Рукав закатан до локтя.
Я знаю, что сказала бы мне на это мой психоаналитик. Джон, сказала бы она, вы пытаетесь проицировать ваши чувства на другого человека, выбрав при этом самый неподходящий объект, заведомо не способный ответить вам взаимностью, и это логично...
Это не логично.
Пальцы скользят вверх.
Уголек мерцает красно, отсвечивает в его глазах. Прогорает быстро, быстрее, чем сигарета.
Вдох.
Пахнет так резко. Дымом. Аммиаком. Жонкилиями. Мокко из бумажного стаканчика.
Сыростью. Метро. Нагретым пластиком.
Мокрым пальто.
Сухой теплой кожей.
Рот приоткрывается.
Наверное так выглядит Вселенная. Всегда где-то над нами. Поглощающая.
Легкий и едкий, нагретый моим теплом, дым струится между нашими губами.
Тепло и узко.
От меня к тебе.
Задержи дыхание, Шерлок.
Выдыхай.

@настроение: ебать, этот день настал

@темы: hall of shame, я сливаю заявки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Поисковые фразы радуют меня
вот хотя бы:
"можно ли в ручной клади наручники меховые"
чуваки, нужно! неужели есть какие-то сомнения? куда лететь без наручников в наш жестокий век?
или
"баронесса это кто"
хотела бы я знать...философский вопрос

@темы: Hole in my Heart

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Бу

Название: Transit.
Пейринг: Хичиго/Ичиго
Рейтинг: намек на непотребство, крамольные мыслишки, ересь
Предупреждения: бессюжетно, безыдейно, безобоснуйно
Дисклаймер: не извлекаю
Написалось после бесконечных многочасовых перелетов.

I am a passenger
And I ride and I ride
I ride through the city's backside
I see the stars come out of the sky
Yeah, they're bright in a hollow sky
You know it looks so good tonight
Iggy Pop "Passenger"

История человечества учит нас тому, чтобы прятаться в местах наибольшего скопления людей.
Внимание пассажирам, вылетающим рейсом N635AW в Сан-Паулу, рейс задерживается на 2 часа в связи с поздним прибытием самолета.
История человечества учит нас проносить с собой огнестрельное оружие, пить напитки не крепче 14 градусов и не сдавать в химчистку окровавленные меховые наручники после непреднамеренного убийства.
Внимание пассажирам, вылетающим рейсом EJ 15600-9, в связи с ухудшившимися метеоусловиями принимающей стороны рейс откладывается на неопределенное время.
История человечества учит нас курить траву через пластиковую бутылку, гашиш через футляр от шариковой ручки и провозить до 20 унций героина в толстом кишечнике.
История человечества не предупреждает при этом, что придется выбирать между хорошим послеобеденным трахом и успешной наркоторговлей.
Приносим свои извинения за вынужденные неудобства.

История человечества учит нас, что любой аэропорт - это картографическая издевка. Невидимая точка на наспех прочерченном меридиане между городами, странами и полушариями.
Это – несуществующее место, своеобразный кордон между адом и адом.
Нартекс, в котором, если вам нехуй делать воскресным утром, можно раствориться в толпе еретиков, язычников и оглашенных.
Лимб, где растолкав голожопых некрещеных младенцев, есть надежда найти парочку античных философов и загибающихся языческих героев.
Пограничная зона, где не действуют налоговые пошлины, правила приличия и силы гравитации. Где кондиционированный воздух и толпы уборщиц защищают вас от модного вируса H1N1, рамки металлодетекторов - от колото-резаной раны с частичным выпадением внутренних органов, а рослые овчарки – от последней надежды расслабиться, присовокупив пару молекул эндорфино-подобных веществ к заждавшимся опиатным рецепторам.

- Как думаешь, если я сейчас разобью витрину противопожарного инвентаря, возьму топор и разъебашу все вокруг, что-нибудь случиться?
- Придут два чувака в черном и сотрут народу память.
- Э?
- А на нас направят свои межгалактические бластеры и засунут в маленькую железную коробку.
- Я бы не советовал тебе так радикально мешать фильмы на трансатлантических перелетах.

История человечества учит нас тому, что для путешествия вокруг света больше не нужно 80 дней, но не учит что делать с оставшимися 79.

Ичиго Куросаки, транзитный пассажир, 17 лет, 206 костей, 415 порций крепкого алкоголя в год, пребывает в полном раздрае между тремя квадратами псевдокожаных сидений и их врезающимися в ребра стальными перекладинами. Он спит тревожным аэропортным сном и пускает слюни на аккуратно свернутую капюшоном внутрь куртку.
Тени самолетов, бесшумно выруливающих на посадку за прозрачной стеной, стекают с его щек и растворяются в море серого ковролина под ним. Свесившаяся с кресла рука полощется в вытертых пыльных волнах.

- У тебя случайно нет плоскогубцев? – слышит он между выжимками из Аббы и объявлениями о задержки рейсов. Пиздецки снежная зима в этом году.
Ичиго Куросаки сминает набитую чьими-то пушистыми ошметками куртку и поворачивает голову ровно настолько, чтобы видеть бледные пальцы, усердно откручивающие гайки от кресел под ним. Абба затягивает Happy New Year.
- Извини, их отобрали на последнем досмотре. Вместе с пузырем мышьяка, гранатометом XM25 и Зангецу. Сказали, что я был плохим мальчиком.
Пальцы на секунду замирают, затем слышится одобрительное хмыканье и лязг ссыпающегося в карман металла.
Мимо проходят приятные ножки. Приятные ножки устремляются ввысь, встречаются в недрах леопардовой юбки и наверняка не носят трусиков.
- Учитывая позавчерашнюю поломку эскалатора, вчерашнее хищение журналов из киоска, и сегодняшнюю порчу казенного имущества, меня начинают терзать смутные сомнения по поводу твоих мелкопакостнических наклонностей. Откручивать гайки в зале ожидания: как низко нынче пало мировое зло!
Пальцы окончательно забросили тяжелый неблагодарный труд и теперь совершают сложные магические пассы, по-видимому морально готовясь ко встрече с его, Ичиго, шеей.
- Вселенское, я попросил бы. Вечно ты путаешь хуй с пальцем.
Приятные ножки потоптались немного и примкнули наконец к Крокодиловым ботинкам.
- Что-то не припомню, чтобы ты раньше жаловался.
Кто-то смеется лязгом ссыпающегося в карман металла.

Уважаемые пассажиры, при прохождении таможенного досмотра, пожалуйста, убедитесь, что в вашей ручной клади отсутствуют колюще-режущие предметы, легковоспламеняющиеся и ядовитые вещества, а также жидкости, объем которых превышает допустимые 100 мл.
История человечества учит нас, что если вы досадили некой организации, не следует слишком долго задерживаться на одном месте.
Снимите обувь, ремень и положите верхнюю одежду, мобильные и электронные приборы, а также зарядные устройства на ленту транспортера.
История человечества учит нас, что иногда исчезнуть означает просто не появляться.
Проходя через раму металлодетектора, следуйте разметке на полу, поднимите руки.

- Этот озабоченный офицер так вдохновенно досматривал меня, что наверняка оставил синяки на заднице.
- Хочешь вернуться?
- Забей, придется довольствоваться тобой.
- Поиграем в таможенный досмотр? Пожалуйста, выложите из карманов ключи и монеты. Смазку и фаллоимитатор можете оставить.
Пахнет помещением, закрытым на ремонт, мылом и нагретым пластиком.
- Ниебацки смешно,- говорит Ичиго, отфыркивая мятную пену.
- А кто тут смеется?
Ряды одинаковых стальных раковин, как символ бесконечности. Сплошь облепленные зеркалами стены, как декорации к захватывающему порнофильму.
Смерть в ванной. Секс в уборной.
Пахнет все сильней. Кажется, будто плафоны начнут сейчас стекать с потолка тонкими липкими нитями.
Руки вцепляются чуть пониже ребер, зубная щетка с тихим всплеском падает в озерцо мутной воды.
Внимание пассажирам, вылетающим рейсом FLV 17461 в Амстердам, просьба пройти на посадку.
Пряжка ремня поддается со звуком передернутого затвора. Руки жадно шарят по шершавому кафелю, не находя опоры.
Внимание, заканчивается посадка на рейс FLV 17461 вылетающий в Амстердам.
Гудение натриевых ламп, не попадающее ни в один музыкальный размер, навязывает дерганный, электрический ритм. Шея выгибается под неестественным углом. Наверное так чувствуют себя неудачливые глотатели шпаг – стальная холодность, раздробляющая пополам.
Ворошащая скользкие вонючие комки внутренностей.
Отсекающая лишние мысли.
Секс в ванной или смерть в уборной: схожие действия, идентичные интерьеры.
Мыльные разводы, кровавые потеки, предсмертные оргазмические хрипы. Потолок медленно стекающий на плечи. Хруст выламываемой двери.

- Курица или говядина?
История человечества учит нас, что все главные вопросы в итоге сводятся к одному – кого бы сожрать.
Если ваше место находиться рядом с аварийным выходом, но у вас нет возможности выполнить действия, предписанные инструкцией, сообщите об этом членам экипажа. Вам будет предоставлено любое из имеющихся в наличии свободных мест.
Как избежать ответственности.
Наш самолет входит в зону турбулентности. Пожалуйста, вернитесь на свои места, пристегните ремни и приведите спинку вашего кресла в вертикальное положение.
Как умереть безболезненно и быстро.
Уважаемые пассажиры, наш самолет прибывает в аэропорт Шарль-де-Голль. Температура за бортом 17 градусов Цельсия.
Наш самолет пребывает в аэропорт Хитроу. Температура за бортом 10 градусов Цельсия, облачно.
Наш самолет пребывает в аэропорт Нарита. Температура за бортом 8 градусов Цельсия, идет дождь.
Аэропорт Схипхол. Температура за бортом 5 градусов Цельсия. Аэропорт Саварнабуми. Температура 29 градусов Цельсия. Аэропорт О'Хара. 2 градуса ниже нуля.
История человечества учит нас, что если гнить в подземной тюрьме не входит в ваши планы на ближайшую пару тысячелетий, вы довольно скоро научаетесь приспосабливаться к быстрой смене климатических зон, часовых поясов, и сексу в общественных местах.
Пожалуйста, оставляйте пристегнутыми привязные ремни до полной остановки самолета.

История человечества учит нас, что все положительные эмоции никогда не бывают по-настоящему глубокими.
История человечества учит нас, что счастья не существует, а потому его невозможно запомнить.
История человечества учит нас, что сколько не глотай оптимизм, рано или поздно начинаешь блевать усталостью.
Ичиго Куросаки, транзитный пассажир, герой в бегах, закрывает пластиковую шторку иллюминатора.
Уважаемые пассажиры, наш самолет готовиться к взлету. Пожалуйста, пристегните ремни.
В случае аварийной разгерметизации кабины кислородные маски над вашим сидением выбрасываются автоматически. Чтобы получить доступ к кислороду, потяните за край маски, плотно прижмите ее к лицу. Если вы путешествуете с ребенком, сначала наденьте маску сами, затем помогите ребенку.
История человечества учит нас, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего, или что?

Ичиго не понимает, почему каждый раз просит место у окна, если давно уже не смотрит в него.
Бортпроводникам перевести селекторы в положение ARMED.
Занимающийся рассвет или звездное небо, лоскуты криво расчерченной пашни или малюсенькие, убегающие за горизонт дома. Огромное плоское море с редкими бурунами волн и парой дрейфующих танкеров, застилающее небо при каждом крене кабины.
Дерзкие сливочные громады облаков, ирреальные, даже когда самолет пробивает их насквозь, и время застывает, придавленное влажной ажурной мглой.
А потом только небо. Холодная голубеющая пустыня без облаков и линии горизонта, залитая ярким, ничем не загороженным молекулярным светом. Слепая фотонная ярость, оставляющая крошечные, похожие на трещины снежинки по ту сторону стекла.
Или черная пропасть с блестящими осколками раздробленных костей Ориона, Кассиопеи и Большой Медведицы.
Или вы уже спите, а значит проебываете свой говенный, но бесплатный виски, неудобные наушники и пенопластовый обед. С трудом бодрящаяся стюардесса, со следами ночной истерики на лице, плотно законопаченными дешевой пудрой, не приносит вам подушку и плед. Вас не укачивает и аккуратно сложенный бумажный пакетик в кармашке впереди стоящего сидения так и остается неиспользованным. Заберите его с собой, он еще может вам пригодиться.
Уважаемые пассажиры, наш самолет набрал безопасную высоту. Мы погасили табло «Пристегните ремни». В целях личной безопасности, находясь на своем месте, пожалуйста, оставляйте ремни пристегнутыми. Напоминаем, что курение на борту запрещено в течении всего полета.

Лампы дневного света горят чуть ярче. Зажигаются экраны портативных телевизоров. Выбирайте программу. Можете больше не думать о дребезжащем листе обшивки между вами и небом, о багажном отсеке под вашими ногами, и о пятнадцати тысячах метров под багажным отсеком. О том, что из-за разницы часовых поясов, там, куда вы прилетите, будет все тоже самое жидкое холодное будничное утро, что и там, откуда вы вылетели.
О том, что вас ждут новые реки ковролина, льдины кафеля и барханы паркета. Ровные ряды засаленных, обсиженных людьми кресел. Магазины одежды, магазины косметики, магазины компакт-дисков.
Терминал F, Терминал C, Терминал D.
Бургер Кинг, Макдоналдс, Старбакс.
Сандвич с ветчиной, салат с тунцом, маффин с черникой. Кофе без кофеина, пиво без алкоголя, секс без презерватива. Регистрация, таможенный контроль, паспортный контроль, посадка. Взлет, набранная высота, зона турбулентности, снижение. Знакомые стены. Стойка такси. Дорога из аэропорта. Злой начальник, некормленая собака, нелюбимая жена.
- У тебя нет жены,- хрипит слева Хичиго. Ни на секунду не отрываясь от экрана, он размахивает пультом из стороны в сторону, пытаясь замочить как можно больше монстров, подозрительно напоминающих его самого.
Ичиго думает о противоастматических ингаляторах. Он думает, может хорошая доза фенотерола заглушит наконец эти хрипы, скрежет и вой отказывающего мотора. Хичиго улыбается, замахивается посильнее и заезжает пультом Ичиго в челюсть.
Сколько зубов должен иметь мужчина, чтобы все еще считаться привлекательным?
Уважаемые пассажиры, наш самолет вошел в зону холодного атмосферного фронта. Пожалуйста, пристегните привязные ремни, приведите спинки кресел...
- Вот увидишь,- мычит Ичиго, сплевывая в салфетку вязкую розовую слюну.- Вот увидишь, я сделаю протез из твоего зуба. А из оставшихся – ожерелье на шею. Он грубо пихает Хичиго вбок, заставляя освободить сидение между ними и тяжело опускается вниз, пристраивая голову на жестком колене. Теплая рука накрывает его сверху.
Самолет мотает из стороны в сторону. Пахнет горящим пластиком.
Монстры визжат и разбегаются.
Ичиго улыбается и закрывает глаза, стараясь не думать о сандвиче с тунцом, несуществующей жене и пятнадцати тысячах метров под ними.

@музыка: Nat King Cole - Quizas, Quizas, Quizas

@темы: Бличок, hall of shame, 1+1=1

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Into the void.
Пейринг: Хичиго/Ичиго
Рейтинг: не порно
Жанр: сюр, фарс, экзистенциальный поток сознания.
Сюжет: отсутствие сюжета, отсутствие мозга, бред.
Бета: сами варим, сами мажем
Гамма:  SD Nek - святая женщина
Дисклаймер: персонажи принадлежат Кубо, молитва - Франциску Азисскому, одна из фраз Хичиго - Паланику.


Для  Raona с моей бесконечной любовью и безграничным уважением.

Моя макушка раскрыта,
ее просто сорвало, как взрывом, и он вылез и убежал.
Теперь он больше не приходит ко мне,
зачем ему, он свободен,
он больше не бегает по коридорам и
лестницам казино в поисках выхода,
он спасся, он где-то в другом месте.
Если встретишь его, помни, что это он, а не я.
Он просто похож. Он – не я.

Салман Рушди. Земля под ее ногами.

Когда Ичиго впервые вступает в это царство хлорки и прозака, лето почти на исходе. Небо – аметистовые копи с голодными чревоточинами звезд - медленно остывает, сглаживая острые углы и ранние морщины. Жизнерадостные лужайки тускло лоснятся в маслянистом неровном свете уличных фонарей.
В этих умело наведенных декорациях ваш лечащий врач кажется до смешного нелепым, как будто его вырезали из соседней сценки и наспех вклеили сюда – под тень вечнозеленых секвой, в безысходную томность заповедных территорий. Слишком молодой, подтянутый, в подогнанном заботливой женой кипельно-белом халате, он скорее напоминает школьника на выпускном балу в ожидании запаздывающей подружки.
- Ну что ж, Куросаки-сан, теперь расскажите мне о вашей матери.
Ночь сгущается, доходя до кондиции почти средиземноморских сумерек. Выглядывают первые звезды – их дерганый холодный свет плывет в окружающем безмолвии и дробит поверхность опустевшего пруда - ни рыбок, ни птиц.
Куросаки Ичиго спокойно принимает эту подачу – не замедляя шага, хмурясь не больше чем обычно, он минует пост охраны (два громадных санитара с трудом помещаются в хлипкую будку на границе парка, судя по выкрикам, сегодня – покер, и это значит, что начальство спалило контору и девочки отменяются). Обогнув пруд, они сворачивают в тускло освещенную аллею. Говорить не хочется – Ичиго чувствует себя чем-то средним между плюшевой игрушкой и христианским покойником, с набитыми ватой ногами и тяжестью позолоченного крестика на языке. После сытного ужина из аминазина пополам с бенпиридолом его разморило и тянет спать.
- Какой она была?- док, судя по всему, ужинал чем-то менее калорийным и теперь его пробивает на поболтать. Тот факт, что все это он уже слышал по сто раз его ничуть не смущает – будучи хорошим врачом, он, по-видимому, считает своим долгом поддерживать с пациентами подобные душеспасительные беседы и отбивать получаемую зарплату. Ичиго, в свою очередь, кажется невежливым не отвечать, так что такие вечерние сеансы постепенно вошли в привычку.
Пост-закатные апокалиптичные сумерки, отутюженный док и холодная колкость шприца в его правом кармане. Периодически Ичиго залипает, тогда док благополучно выпадает из этой реальности и они остаются прогуливаться вдвоем: Ичиго - впереди, привычно обходя знакомые выбоины и мелкие лужицы послеобеденного дождя, и Пустой - позади него, иногда нога в ногу, копируя все его, Ичиго, движения, иногда, надолго отставая, он нагоняет его лишь у входа в корпус. Док к тому времени уже возвращается с небес на землю и с новыми силами принимается за Ичиго.
- Хорошо, начнем сначала, ее звали...
Пустой позади хмыкает.
В отличие от него Ичиго вполне устраивают подобные вопросы – они не предусматривают никакой умственной деятельности. Мысли плавают в остывающем парафине, в котором Ичиго с трудом опознает свой мозг. Пустой, похоже, снова здесь – слышно шорох хакама. Несмотря на исключительно пафосную подачу, ходит он отнюдь не бесшумно.
- И ее фамилия...

К тому времени, как Ичиго сдают с рук на руки в приемный покой, он окончательно выбивается из сил. Док сворачивает к себе в кабинет (Спокойной ночи, Ичиго. Мы отлично поработали сегодня), и Куросаки начинает свое восхождение в палату. На первой же ступеньке узкой кафельной лестницы он пытается навернуться и разбить себе нос, так что медсестре приходится взять его за руку. Руки у нее – горячие и гладкие, но не как у молодой аристократки, а скорее как у престарелой прачки, которая каждый вечер усердно смазывает их кремом.
Ослепляющий, выворачивающий на изнанку дневной свет уже отключили, и теперь в коридорах желто и даже по-своему уютно. Ичиго частенько приходит после отбоя, чем вызывает лютую ненависть менее удачливых соседей по палате, тычки за обедом и прочие радости жизни.

Они и сейчас не спят: Куросаки слышит их возмущенное сопение, пока сестра укладывает его на желтоватые застиранные простыни, помогая раздеться и аккуратно складывая его дневную робу. В этом месте не так много событий, чтобы его торжественно позднее возвращение не стало одним из главных.
Хичиго присаживается на краешек кровати, лениво наблюдая, как Куросаки получает свою послепрогулочную порцию таблеток (2 красненьких и синюю), деланно зевая и смахивая несуществующие пылинки с халатика сестры. Возможно, сегодняшний день стал бы ее последним днем работы здесь, будь у нее возможность это почувствовать, а так она только качает головой и профессионально улыбается, когда Ичиго открывает рот, показывая, что все проглотил. Хичиго, на самом деле, ни чуточки не скучно, но это часть игры, так что по правилам Ичиго смотрит на него с укором и под аккомпанемент удаляющегося цоканья каблуков приготавливается слушать. Чтение на ночь – еще одно непреложное правило, ответственность за которое целиком лежит на Пустом.
- Кхм-кхм,- откашливается он(скрежет автомобильных покрышек, уличный торговец затачивает ножи).- Кхм-кхм, где мы остановились? Ага. Вот.

Все известные сегодня нейролептики обладают общим механизмом антипсихотического действия, поскольку снижают передачу нервных импульсов в мезолимбической и мезокортикальной системах мозга, где передатчиком нервных импульсов является дофамин.

Господи, сделай меня орудием дарованного тобою мира.

Свет выключается. Слышно посапывание соседей по палате, кто-то невнятно бормочет во сне.

- Седативное действие является следствием блокады адренорецепторов ретикулярной формации ствола головного мозга, противорвотное - блокады D2-дофаминергических рецепторов триггерной зоны рвотного центра, гипотермическое - блокады дофаминовых рецепторов гипоталамуса.

Все чувства обратились в слух. Длинные покареженные цепи слов набиваются в голову, грозясь разнести ее к чертям. Мозг заедает, как педали у велосипеда.

- При этом снижение передачи нервных импульсов в экстрапирамидной и в тубероинфундибулярной системе гипоталамус - гипофиз является вредным и нежелательным эффектом, ответственным за экстрапирамидные побочные явления, наблюдаемые более чем в 60% случаев при лечении типичными антипсихотиками, и повышение уровня пролактина в крови, которое может обусловливать целый ряд гиперпролактинемие-зависимых побочных эффектов.

Буквы, словно блуждающие огоньки, слабо дрожат в темноте закрытых век и гаснут. Тишина бесконечна.

Где есть ненависть, дай взрастить любовь;
Где обида — прощение;

Если вы всю жизнь просидели в пещере в ожидании конца света, и вдруг кучка сердобольных волонтеров выковыривает вас оттуда, то вероятно первое, что вам захочется – это поскорее вернуться назад.
Яркий солнечный свет и абсолютно свежая голова действуют как неплохой удар в челюсть: зажмурившись, Ичиго осторожно поднимается на ноги, терпеливо ожидая когда печень с селезенкой, наконец, займут правильные места и подтянуться другие важные куски, заплутавшие по дороге.
- Привет, Величество.
Хичиго сидит на великолепном бухарском ковре темного оконного стекла, сложив ноги по-турецки и раскуривает несуществующую трубку. Несмотря на ее фактическое отсутствие, дым вокруг так и валит, складываясь в колечки и фигуры животных. Впрочем, животные все сплошь получаются либо мифические, либо калеки.
- Вообще-то, я собирался поспать,- провозглашает Куросаки.
Слабая отговорка, если учесть, что в том настоящем, где он сейчас бережно привязан махровыми жгутами к проволочному днищу койки, он действительно спит. Что, естественно, не отменяет существование всех остальных реальностей – липких и тягучих, легко переплавляющихся одна в другую.
- Угум,- Пустой дует на одноногую перекошенную черепашку, и та нехотя растворяется,- но сегодня – пятница. Так что сам понимаешь.

На самом деле, никакая сегодня не пятница. Сегодня, возможно, даже не суббота (Ичиго точно не знает), но Хичиго здесь – царь и бог, и раз он хочет, здесь может быть хоть семь пятниц на неделе.
Пятница означает кино. В его импровизированном, извращенном смысле.
Кино означает долгую дорогу вниз. Или вбок, как посмотреть.
- Система координат – всего лишь очередной способ контролировать тебя,- говорит Хичиго,- В этом плане тебе есть чему поучиться у твоего лошадинозубого дружка-вайзарда.
Это, видимо, о Хирако.

Под ногами хрустят осколки растрескавшегося от жары стекла. Перистая гряда облаков застыла высоко в небе, не обещая ничего, кроме сносной добавки к неправдоподобно синему цвету. Воздух вокруг похож на растопленный глицерин, радует только то, что его необязательно вдыхать.
Спина в белом косоде теперь маячит впереди, периодически превращаясь в спину дока.
В мире, где день за днем ничего не происходит, любое событие становиться главным, но ни одно не может стать качественно новым. Кроме тех, которые ты однажды забыл.

- Воспоминания - вот от чего мы стареем,- говорит Хичиго.- Секрет вечной молодости – в умении забывать.
«- Кто это мы? – думает Куросаки.»
Спина, наконец, оборачивается, озвучивая выгнивающую ухмылку, и Пустой , подмигивая, исчезает в водопаде сверкающего стекла.
«- То же мне Покахонтас,- думает Ичиго.»

Внутри небоскребов гулко и сыро. Кругом царит положенный упадок: столы мрачно торчат из стен, как дерьмовые инсталляции, стопки бумаг, обглоданные ручки, флешки и наивные пластиковые коробки для завтраков, сваленные в хрустящие кучи под ногами, безрезультатно ждут своих столетий, чтобы разложиться.
В столбах света между окнами на потолке и окнами в полу кружатся редкие пылинки. Ичиго тошнит, Ичиго хочет домой.

- Назови месяц,- говорит Пустой.
- Назови год,-говорит Пустой.
- Назови ту ниебацкую шмаль, которую подогнал тебе Кейго перед летними каникулами.

Ичиго складывается пополам, в последний момент вцепляясь в белоснежный рукав и вырывая его с мясом. В общем зале, на третьем этаже, провожаемый удивленными взглядами санитаров, медсестричек и психов, Ичиго валится на ковер и его начинает трясти. Его руки вскидываются под неестественным углом и изо рта у него стекает дорожка слюны, как в хорошем хентае. Если где-то существует Куросаки Ичиго, который ходит в школу, ему явно придется отпроситься с уроков.
- Июль,- шепчет Ичиго, сжимая в руках кусок осиротевшего косоде, прислоняясь к перевернутому этой реальностью шкафу, от которого Хичиго как раз отрывает дверцы. Полки, папки и ворох бумаг живописно льются на пол, пока в шкафу не остается ничего, кроме тонкой задней стенки из прессованных опилок.
К месту вспоминается другой такой шкаф и путешествие сквозь шубы к далекой заснеженной Нарнии.

Где сомнение — веру;
Где отчаяние — надежду;

- Июль,- чуть громче повторяет Ичиго, но его слова тонут во все нарастающем шуме. Картонный задник шкафа вибрирует, по ту сторону слышатся голоса, топот тысячи ног, детский плач. Пахнет теплым воздухом и мазутом. Ревут...поезда?

- Метро – наш способ привыкнуть к загробной жизни,- говорит Хичиго, одним ударом выбивая стенку.

Метро – наш способ привыкнуть к загробной жизни. Застолбить себе место посреди навеки ушедших. Почувствовать себя своим на этом празднике не-жизни.
В одно мгновение турникет выплевывает твою карточку и вот перед тобой открываются бесконечные бриллиантовые дороги под тремя веками земляной пыли и железной арматуры.
Здесь тепло и сухо, как в пустыне, и каждый глоток воздуха, что ты вдыхаешь, уже непременно побывал в чьих-то легких. Блестящие масляные пятна между покореженных шпал вполне могут принадлежать как протекающему баку, так и какому-нибудь самоубийце-недоучке.

В вагоне душно и пусто. Сиденья, обитые дешевой клеенкой, липнут к телу. Бесстрастные люминесцентные лампы жужжат и иногда гаснут на длинных перегонах. В окне напротив, за надписью «Не прислоняться», за линиями неаккуратно сведенных букв, на дне голодного грязного стекла – беловолосая голова склонилась на его плечо и черные потрескавшиеся губы разомкнулись, изображая дорожную усталость. Где-то над ними ночь - тихая и прохладная. Пахнет развеивающимися выхлопными газами. Одинокие машины быстро проносятся мимо в первозданной аэростатической тьме. Сестры дома не спят, свет зажжен в каждой комнате. Часы на кухне показывают «поздно».

Здесь, у входа в подземное царство, Ичиго заглядывает в монотонно мерцающую неоновую тоску и понимает, что Рукия и Урахара – всего лишь случайность. Цепь судьбы и шахта – всего лишь аллегория. Он был здесь задолго до его рождения. Может быть он ждал его.
Двери с лязгом открываются, обнажая полуночную пустоту пригородных станций, чьи кафельные стены с ржавыми кровоподтеками наводят на мысли о смерти в ванной. Пустота молчит, и в этом молчании Ичиго слышит смех и шепот, свои короткие судорожные всхлипы, свои зажатые чужой ладонью эмоции. Его отчаяние, его нетерпение. Ичиго сворачивается калачиком на жестком дерматиновом сидение. Ичиго больше никуда не хочет.

Ты просыпаешься в придорожном мотеле, в собственном доме, в больничной палате. С девушкой или с парнем. Иногда с двумя. С нечесаными волосами и пластиковой биркой на руке. С желтым плюшевым львенком. В белье, в пижаме, в измятом костюме после вчерашней вечеринки. Небритый. С первым выпавшим зубом под подушкой. С пулевым ранением в левой руке. С грандиозным стояком. С планами на будущее.
Ты просыпаешься пятилетним ребенком. Просыпаешься хроническим алкоголиком. Временным шинигами. Душевнобольным.
С нечищеными зубами. С проколотым языком. С раком толстой кишки.
Однажды ты проснешься с черными ногтями и холодными полупрозрачными запястьями и поймешь, что где-то проебался.

Диагноз: психогенная амнезия. Диагноз: коллапс эго-целостности.

- Представь себе мир,- говорит Хичиго, - где никто не говорит тебе как, когда и зачем жить. Где никто не требует от тебя идти вперед и умереть во имя других или во имя слова Божьего.

Где тьма кромешная - свет,
Где грусть безмерная - радость,

Пост дежурной сестры призрачно мерцает за незапертой дверью в коридор. Пахнет выветривающимися дезинфектантами и застарелым потом. Едкая соль стекает по губам. Сердце гулко тикает в груди, как бомба замедленного действия.
У Ичиго нет миакардодистрофии. Нет пролапса митрального клапана. Паталогии левой ножки Гисса. Каронарного расширения сосудов.
Нет ни туберкулеза, ни пилонефрита, ни органических поражений мозга. Нет цистита, цирроза, церебрального паралича. Лейкимии. Анорексии. Двустороннего отита.
Ничего, кроме хищной пустоглазой твари в голове и невидимой дыры в груди.

Диагноз: раздвоение личности. Диагноз: маниакально-депрессивный психоз.

Обо всем этом Ичиго узнает от дока на очередном утреннем обходе. Чисто умытый, с подстриженными ногтями, со свалявшимися от дешевого мыла волосами, в больничной робе, больше похожей на Хичиговское косоде, он покорно выслушивает меню пыток на ближайшую неделю:

- Синдром психомоторной индифферентности,- говорит док.
(Дневная сонливость, эмоциональное безразличие, вялость).
- Пароксизмальные дискинезии и дистонии,- говорит док.
(Острый окулогирный криз, спастическая кривошея, протрузия языка, тризм).
- Артериальная гипотензия, особенно ортостатическая,- говорит док.

- Трициклические нейролептики, как правило, нарушают эрекцию и эякуляцию,- говорит Хичиго, -Ты знал?

Он стоит посреди стеклянной равнины, в его руках подскакивает и пытается упасть йо-йо, каждый раз неизменно повисая на нитке.
- Откуда ты это взял?
Пустой подается вперед, его обмороженные губы шепчут «оттуда». Йо-йо отскакивает, указывая в сторону.

Долгая дорога вниз. Километры воспоминаний. Трупы планов на будущее, словно вымершие динозавры, гниют в доисторических болотах.

Видимо сопротивляясь «эмоциональной вялости» Ичиго пытается отползти назад, но кончики пальцев намертво вмерзли в стекло под ними, и теперь он может слышать, как где-то там, в глубине холодного бетона, гулко бьется его пульс. Еще ниже, Ичиго слышит шаги босых ног по кафелю (стукнула, закрывшись, дверца кухонного шкафчика), шуршание пластика и взрыв телевизионного хохота.
- Блин, с сыром,- говорит Карин.
- Розыгрыш 25 миллионов,- говорит телевизор.
- Куда это ты собрался?- говорит Хичиго.

- Фенотиазины и тиоксантены могут вызвать нарушение зрения, такое как мидриаз и паралич аккомодации. Они накапливаются в меланинсодержащих структурах и вызывают токсическую ретинопатию,- говорит Хичиго.
- Что?
- Это значит, что ты нихера не видишь, потому что у тебя отслаивается сетчатка.

-Ух ты, круто,- кричит снизу Карин.

Ичиго пытается убедить себя в том, что просто рассматривает окрестности, а не таращиться по сторонам, пытаясь засечь момент, когда его палочки и колбочки окончательно похеряться.

Господи, дозволь мне не быть утешанным, но утешать,

- Твои клетки появляются раньше тебя,- говорит Хичиго. - Всю жизнь вы живете отдельно друг от друга – они стареют и умирают, ты – нет.

Холлоу перед ним – вершина эволюции, чистая энергия. Космическая пыль, сжиженный газ, потоки пустоты.

- Все, что ты должен понять, Ичиго – ты никогда не существовал. Пусть на это понадобятся тысячелетия, но ты должен это усвоить. Не думай, будто за тобой стоят сотни предков: они никогда не надеялись на тебя, как ты не надеешься на потомков. Они тоже никогда не существовали. Есть только вечный круговорот знания имени тебя. Реинкарнация – это чушь. Спасение души – чушь еще большая. Внеземные цивилизации, путешествия к другим планетам – люди не хотят быть единственно несчастными, им нужны сокамерники. Им нужны жертвы.

- Как раз в точку,- кричит снизу Карин.

День клониться к закату. В городе все еще лето, ветер лижет сухую траву во дворе, остервенело трещит сорока. Ичиго валяется на диване – продавленные подлокотники, вытертый плюш, безразличие.
Прямоугольники света лениво тают на нем, как масло на сковородке. На кухне едва слышно бормочет телевизор. Кого-то рвет наверху.

- Может быть это Куросаки-папа перебрал вчера в баре?- говорит Пустой.
- Может быть это кто-нибудь из Куросаки-дочек решил порадовать нас появлением незаконнорожденных детей?
- Потому что это же не Куросаки-сын лежит теперь в ванной, на холодном кафельном полу, в луже собственной блевотины, закатив глаза и сотрясаясь в конвульсиях, и ждет, пока кто-нибудь из сестер не найдет его и не вызывет неотложку?

Ичиго просыпается на веранде третьего этажа, в инвалидном кресле, закутанный в дешевый флисовый плед. По мнению дока, закатное солнце должно благотворно влиять на его расшатанную психику. Ичиго смотрит, как огненный шар стремительно опускается за холмы, накалываясь на частокол высоковольтных вышек, путаясь в линиях электропередач. Ичиго плачет.

- Поехали в Марокко,- предлагает Пустой.

Поехали в Марокко: говорит он. Поехали в Пхиньян. На Алеутские острова. Поехали в Тибет: сдадим тебя в даосский монастырь и все будут счастливы.

Если в вашем распоряжении есть ядовитая асбестовая пустота, вам ничего не стоит это устроить.

Седьмой класс, урок географии. Скучно, но кидаться обслюнявленными бумажками в соседа спереди – ниже вашего достоинства, так что вы разглядываете картинки в учебнике. Маленькие идиотские надписи сопровождают крошечные окошечки в чужую жизнь.

Европейское Рождество: счастливые дети разворачивают подарки. Площадь Согласия, Париж, вид ночью. Сталелитейная промышленность Китая.
Чувствуете себя вуайеристом?
Пролив Басфор у крепости Румели-Хисары(ширина 650 метров), Стамбул. Кафедральный собор – главный архитектурный ориентир Палермо, Сицилия. Самые жаркие дни лучше всего переждать на пляже, Сан-Себастьян, Испания.

Не быть понятым, но понимать,

Ичиго сидит у кромки воды: во рту у него - песок, в больничных сланцах – песок, между пальцев – песок. Мороженое в руках оплывает и по капле стекает на коленку. Хичиго рядом – бледный и бодрый. В ответ на вопросительный взгляд чертит на мокром песке химическую формулу барбитуратов. Ичиго пытается собрать более-менее вменяемую историю из лоскутков всех предыдущих лет, но они какой-то абстрактной формы, так что один не подходит к другому.

Мама говорит: Будь хорошим мальчиком, Ичиго.
Исида говорит: Никакие мы с тобой не друзья, шинигами.
Юзу говорит: Поешь перед учебой, братик, твой завтрак на плите.
Хичиго говорит: видишь, здесь 12 углеродов, а тут...нет, вот тут - двойные связи.
Хичиго говорит: Барбитуратный сон является псевдоздоровым. Это значит, что он сильно напоминает глубокий, крепкий сон младенца, но не является здоровым.
«Кто ты,- думает Ичиго.- Капитан очевидность?»
Хичиго говорит: Жизнь барбитурщика описывают, как черное, пустое забвение. Слышишь, Ичиго, черное.
Ты не будешь доедать мороженое?

Море рвется вперед, мельком пробегает по камням и убирается восвояси абсолютно бесшумно: Хичиго часто отключает звуки, наверное они его нервируют. Это может быть даже океан, но Ичиго все равно. Кожа – липкая и осклизлая, кажется, что ее можно счистить ногтями. Голова кружится.

- Тревожно-психотические обострения,- говорит док.
- Акинеторигидный симптомокомплекс, центральная лихорадка, вегетативные расстройства,- говорит док.
(Колебания сосудистого тонуса, тахикабетадия, бледность, профузный пот).
- Спутанность сознания, ступор, сухость во рту, задержка мочи, запоры, атония кишечника,- говорит док.

- Акинеторигидный симптомокомплекс, или Злокачественный нейролептический синдром, или Синдром Кататония означает, что тебя выламывает и колбасит, как эпилептика, у тебя дрожат губы, и ты пытаешься прожевать собственный язык,- говорит Холлоу. -Только и всего.

Ичиго думает, что если его кожа когда-нибудь станет прозрачно алебастрово-белой, он пойдет в ванную и будет тереть ее мочалкой, пока она не порозовеет. Если и это не поможет – он примется за наждачку. Если его ногти почернеют, он возьмет у сестер лак и перекрасит их. И он непременно отстрелит себе пол-башки, если увидит в зеркале эту сухую синегубую ухмылку. Если все еще будет в состоянии, конечно.

Не быть любимым, но любить,

- Представь себе мир, где смерть не становиться освобождением,- очень вовремя говорит Хичиго.
Вот он – в своем личном хосписе, со своим личным врачом – кипельно-белым отражением. Его голос – медная проволока. Лампа накаливания. Он не течет и не струиться, он передается сразу в мозг. Бесконечная власть точечных электродов.
- Представь себе души, которым не дано переродиться вновь.

В конце первой порции приступов Ичиго отряхивают, под завязку забивают клозарилом и отправляют на трудотерапию. По мнению дока это должно помочь ему на время забыть о своей проблеме.

Диагноз: шизофрения. Диагноз: диссоциативное расстройство идентичности.

Небо, проскакивающее в редких окнах, похоже на половую тряпку, которую забыли отжать. Холодное и мокрое, оно висит прямо над крышей, и иногда с него каплет - склизко и затхло.
Проходя по очередному тускло освещенному коридору, Ичиго понимает, как пугающе много вокруг отражающих поверхностей. Много глянцевитой бесконечности стен, прохладных квадратов кафеля, влажных глаз пожилых сиделок.

Он уже слабо осознает кто он такой, но это немудрено, если учесть, что все последние месяцы превратились в один большой непережеванный комок времени, застрявший у него в глотке.
- Глотай, Ичиго,- говорит Пустой,- Хорошие мальчики глотают.
Если верить до блеска натертым стенам – Холлоу шагает рядом, нога в ногу, и его отражение то и дело перескакивает с блестящего холста стены на хромированные бока выстроившихся в ряд инвалидных колясок. Вдвоем, они идут вдоль коридора длинного, как зимняя ночь, и когда Ичиго останавливается, глаза Пустого останавливаются напротив него. Его взгляд - почти как прикосновение. Нескромное и липкое, нарочно растянутое и похотливо влажное.

Диагноз: сексуальные девиации.

Куросаки приваливается к противоположной стене, но и она отражает Холлоу. Прямо напротив – его, Ичиго, безысходность, тени, залегшие под глазами и волосы цвета стали, лезущие ему в рот. Сырое и острое дыхание Пустого на его затылке. Жесткие ладони, впивающиеся в его ребра, как электроды дифибриллятора.

- Меня беспокоит твое состояние,- говорит Тацки.
- Так будет лучше для всех,- говорит Урахара.
- Куросаки-кун,- говорит Инуэ.
- Тебе не приходило в голову, что все можно переиграть,- говорит Пустой.

Вздрагивая и задыхаясь в единственном пятне густого молочного света, Ичиго просыпается.

Ибо даруя - обретаем,

- Это Кассиопея,- говорит Хичиго, указывая в пустое неправдоподобно голубое небо.- А это – пояс Ориона. А там - Южный крест.
Они лежат в густой желтеющей траве. В окопах Третьей мировой войны. В катакомбах недостроенных небоскребов.
Реальности стираются и смешиваются. Отдельные куски неба, появляясь и пропадая, мигают, как единственная лампочка в дешевом фильме ужасов.
Если мир еще не окончательно сошел с ума, Южный крест должен быть в другом полушарии.

- Нет,- говорит Хичиго,- к черту Африку.
К черту страны третьего мира и детей, голодающих в Эфиопии. Наплюй на борьбу против СПИДа. На вегетарианство. На раздельный сбор мусора. Не дай обманутым вкладчикам обмануть тебя.

Прекрати отождествлять себя с окружающим миром – у вас нет ничего общего.
Все, чему суждено умереть, должно быть уничтожено.
Тацки стоит за их спинами. Крошечная Тацки – пластырь на щеке, школьная сумка упала в траву. Она немигая смотрит перед собой и лицо ее перекошено от ужаса.

- Все, что тебе нужно знать, если ты беспрестанно потребляешь тяжелые транквилизаторы, так это то, что однажды ты умрешь,- говорит Хичиго.

Долгосрочное употребление любых нейролептиков в сочетании с недостаточностью инсулярной функции поджелудочной железы означает гипергликемию, означает кому, означает смерть.
Каждый вечер, засыпая под инцизивные антипсихотики, ты должен помнить, что это – желтуха, это - токсический гепатит, это - массивные кровотечения, это - смерть.
Все твои мышцы, вплоть до глоточных и гортанных, непроизвольно сокращаются, что в 99 случаях из 100 означает смерть.

Прощая - будем прощены,

Диагноз: асфиксиофилия.
Диагноз: нежелание умирать.

- Хочешь, я расскажу как это бывает, Ичиго?- Пустой наклоняется ближе, его руки – сухие и пыльные – ныряют в вырез черного косоде.

Ичиго почти выворачивает от такой невыносимой близости, но это уже не имеет значения.

- Для начала - цианоз слизистых оболочек.

Бетон под его головой растаял, и Ичиго чувствует как сам он мало помалу стекает в этот первозданный хаос. Чувствует, как мысли просачиваются сквозь затылок, чтобы навсегда покинуть его голову.

- Движения глазных яблок не проявляются.

Капля за каплей, еще немного, и он перестанет осознавать, что существует.

- Роговица сухая, зрачок расширен.

Пахнет гарью - где-то жгут иссохшую за лето траву, то тут, то там из нее выскакивают перепуганные коростели. Плачет Тацки.

- Я живу не в твоей голове, я живу в твоей реальности, а это – не одно и то же,- он еще слышит, как пальцы Пустого шуршат по его косоде.- Это не одно и то же, а значит ты пойдешь один.
Ичиго чувствует, как внутри что-то сдвигается и его мягко, стремительно несет в чистую бесцветную тьму.

- Смерть от паралича дыхания.

- Еще увидимся, Куросаки.

----------------------------------------------------------------------------------------------------
Свои законные полчаса перед утренним обходом, доктор медицинских наук, профессор психиатрии и просто честный глава лучшей в городе клиники обычно посвящает бутерброду с сыром и маджонгу. Сегодня он почти заканчивает, когда неожиданно в коридоре начинается возня. Кто-то топает и скребется, пока дверь не открывается, и в нее не просовывается коротко остриженная квадратная голова. Капельки пота стекают по сморщенному лбу.
- Простите док,- говорит голова,- тут такое дело. Куросаки-то этот ваш - того.
- Того?
- Ну помер, значит. Сестричка-то пришла его отвязывать с утра, а он значит и не дышит. И весь, значит, белый такой, даже волосы. А губы – синие, совсем покойник, то есть. И ногти, ногти-то черным накрашены, как у этих, сектантов, готы они что ль....
- Вот значит как,- говорит доктор. Его пшеничные волосы падают на лицо: челка слишком длинная, и, наверняка, он ни черта из-под нее не видит.

Умирая во плоти, рождаемся в жизни вечной.

Сухо поблагодарив санитара, док спокойно встает и аккуратно складывает кости в специальный ящичек. Покончив с этим, он заворачивает недоеденный бутерброд обратно в целлофан, кладет его в мусорную корзину под столом, и принимается за бумаги.
Спустя полчаса он выходит на крыльцо - с неизменной трубкой и тростью – прикуривает, натягивает полосатую панамку, и навсегда исчезает из этой реальности.

@музыка: NIN - Into the void

@настроение: Она рассказывала про свою больную маму, а я ебал ее и плакал...(с)

@темы: Бличок, hall of shame, я сливаю заявки, 1+1=1

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Для Raona

Для Raona на заявку:
Гин, сизый, горчица, морозное утро.
Все плохо и кагбэ АУ

При написании этого куска никто, кроме десятка сигарет и моего самолюбия, не пострадал.

В это утро Ичимару просыпается неоправданно рано.
Так и не решив, что его разбудило – мертвенный свет из незадернутого окна или собственные сны – он еще долго лежит в кровати, ворочаясь под тяжелым отсыревшим одеялом, разглядывая вежливую холодность стен и пустое январское небо в частом переплете.
В конце концов, он медленно выбирается из распотрошенной постели. Игнорируя смирно ожидающий сегодняшней церемонии костюм, с каким-то затаенным наслаждением сминая хрустящий торжественный хлопок и выворачиваясь из захвата сияющего, почти траурного шелка, Гин извлекает из-под них человеческие брюки, и на ходу набрасывая безразмерный шерстяной тренч, выходит в гулкие, продуваемые всеми ветрами, коридоры.
Из кухни уже доносятся крики, и бряцанье кастрюль, и шкворчание гренков. Заспанные голоса бесконечных кузин невесты, по-ирландски рыжих и вздорных, выталкивают его на черную лестницу, и, скользя в разреженном воздухе, догоняют уже в саду.

Здесь, в ледяной дымке, в сизом бреду наступающего утра, облетевшие деревья топырят узловатые скрюченные пальцы, и серебристый иней толстым слоем намазан на коричневую, как кусок солодового хлеба землю.
Под ногами хрустят почерневшие плесневелые листья, и прямые, как отравленные стрелы, садовые дорожки исчезают в густых клубах утреннего тумана, просачивающегося с окрестных полей через расшатанную каменную кладку.
Закопченные лишайником и испещренные частыми дождями стены костела встречают его с ледяным гостеприимством: двери распахнуты настежь, и стылый морозный воздух заполняет нефы, как вода заполняет отсеки корабля, прокаляя средневековую пыль и сгущая добродетельную темноту под стрельчатыми сводами.
Ичимару идет по главному проходу, между бесконечных рядов отполированных деревянных скамей, что через несколько часов будут заполнены многочисленными родственниками, между украшенных лентами и пересыпанных цветами колонн, продираясь сквозь века человеческого горя, человеческого невежества и быстротечного человеческого счастья.
Он находит Изуру перед алтарем. Глядя на него - бледного и неподвижного, легко представить, что он стоит тут целую вечность, провожая своими влажными воловьими глазами целомудренные свадьбы и похоронные процессии. Тусклый зимний свет проходит сквозь разноцветное витражное стекло, и обливает его зеленым и синим. Одежды Святой Марии заливают его багряным. Апостола Павла – желтым.
Ичимару закрывает глаза и слизывает обжигающий горчичный свет с его щеки. Челюсти сводит пряной нервозной остротой, затопляющей ко всему привыкшее, безразличное тело, и воскрешающей бескрайние поля Оверни, желточно-желтое убранное жнивье и непостоянный дерганый свет летних звезд, текущий по нежному костлявому затылку.
Они стоят так еще немного, в осыпающейся пустоте между мирозданиями, и Изуру беззвучно содрогается в его руках.
Шумит растревоженный эфир. Глухо токуют голуби, их тени мечутся в космических высотах храма. Из темноты боковых нефов Дева Мария протягивает к ним молочные фосфорицирующие руки.
Между деревьями подъездной дорожки вспыхивает и гаснет костер рыжих волос.
- Пойдем,- говорит Гин.
И они уходят прочь: вниз по ступеням, скользя по заиндевелым доскам моста, растворяясь в чопорной нежности английского утра.

@музыка: Placebo - Post Blue

@темы: Бличок, hall of shame, я сливаю заявки